»Полдень, XXI век», 2006 №6 .Шаг назад - Голубев Владимир Евгеньевич - Страница 9

— В салате, Сергеич, спят слабаки. Сильные личности хрюкают в десерте.

И они захохотали.

Выпили коньяк, взялись за водку, Дмитрий Сергеевич почти не хмелел, он сидел, поддатый и вполне счастливый.

— Мне твой «Филипс» жуть как понравился, Лёш. Денег накоплю — куплю себе такой же.

— Классный аппарат. Только ты спутал. У меня «Сонька». Я же тебе вчера говорил… да ты ж ви… видел, сам, см… смотрел же, у него же под экраном, вот такими бук… вами… Сергеич, дай компота… ик…

— Леш, ты ведь в армии служил?

— Ффу! — Сосед вздохнул — А то!

— Номер автомата помнишь?

— А кажже! Пожалуйста: КЛ3647. Это уж на всю… жисть… ночью разбуди…

Дмитрий Сергеевич подумал: «пожалуйста — ГФ1762».

И хрен-то с ним.

Они допили водку, разошлись лучшими друзьями. Вот так, по-соседски.

Жизнь потекла своим чередом. Пришел Новый год. Соседи позвали к себе. «Ну чего ты один будешь сидеть! Мы по-соседски!» Он пошел, и нисколько не пожалел. Ходили ночью на улицу, играли в снежки. Здорово!

В январе вывесили график отпусков. Дмитрию Сергеевичу выпал конец июня. Эх, самая вобла! С икрой. Поехать бы… В марте он купил по случаю телевизор. Почти новый «Фунай». И совсем недорого. Не «Сони», конечно, но работал не хуже. Опций поменьше, каналов тоже. Да и не нужно двести каналов. А деньги сэкономил. Теперь хватит на поездку. Надо родительские могилы подправить, может, поменять сгнившие кресты. Или оградку. Столик. Лавочку. Всё — деньги.

И долгожданный день настал. Дмитрий Сергеевич с каким-то особенным волнением, и хорошим настроением, сел в поезд.

Поезд прибыл утром, и Дмитрий Сергеевич, вдыхая воздух родины, пешком пошел от вокзала до гостиницы, дивясь на произошедшие за пять лет изменения.

Ему сразу бросилась в глаза странная вещь: телевизионные антенны на крышах. Их элементы стояли вертикально!

«Вертикальная поляризация» [Ориентация в пространстве вектора электрического поля.], — удивился инженер. Но пять лет назад антенны стояли горизонтально! Хотя… были похороны, и он не обращал внимания. Дома есть фотографии. Может, попала на фото крыша с антеннами. Надо будет посмотреть. Неужели сменили поляризацию? Зачем? Ведь для этого надо повернуть все домашние антенны. А их десятки тысяч.

Дмитрий Сергеевич пришел на берег великой реки, постоял, облокотившись на чугунную ограду. Смотрел на Волгу. Реку своего детства. Потом вошел в вестибюль гостиницы, которая теперь называлась «Центральная», и попросил одноместный номер.

Пока дежурная, оформляла документы, он топтался у стойки, оглядывал картины, висящие на стенах, и от нечего делать спросил:

— Скажите, а почему сменили название? «Чайка» — было красиво…

Она спросила, не поднимая глаз:

— Где сменили название?

— У вашей гостиницы. Она же была «Чайка»?

— Вы что-то путаете. Она называется «Центральная», с самого начала. Вон, на той стене, фото с открытия. Первый секретарь области приезжал. Посмотрите, там вывеску, еще самую первую, видно.

«Да не может быть. Я учился в школе, когда ее строили. Я помню хорошо. Она была «Чайка»».

Инженер не стал спорить, отнес вещи в номер, убедился, что вид из окна хорош, и вышел на улицу.

Он решил сходить на кладбище завтра, а сегодня просто побродить, зайти в тот маленький ресторанчик, и съесть фирменный фритюрный пирог.

Он пошел по бульвару, к кинотеатру «Волга», куда ходил со своей первой любовью — одноклассницей. К его удивлению, кинотеатр теперь назывался «Волна». Какой смысл было менять одну букву?

Дмитрий Сергеевич почувствовал себя как-то не очень… Город был тот, и в то же время не тот. Мелкие несоответствия встречались часто. Крошечный магазинчик «Пуговицы-нитки» назывался теперь «Нитки и пуговицы». А конечная остановка одного из автобусов, с детства известная, как «Завод», стала «Фабрика». Много других мелочей. Расположение последних водяных колонок на старых улицах. Их-то передвинуть на пять-шесть метров не просто, а, главное, бессмысленно.

Дмитрий Сергеевич зашел в ресторанчик. Фритюрного пирога в меню не было. Официантка про пирог не знала. Он стал рассказывать, что это такой большой круглый пирог с толстым донышком, на тарелке. Внутри вареный фарш. А сверху дырочка, в которую можно налить горячего мясного бульона. И есть ложкой, прямо из пирога. А потом съесть и «стенки» из вкусного теста. Она сказала, что про такое никогда не слышала. У них в ресторане, сказала она, фирменным блюдом всегда была тройная уха из ершей с севрюгой. Это чисто волжское блюдо. Вы, сказала она, наверное, приезжий. Это видно по московскому выговору. Она рекомендует уху. Такой ухи нигде больше нет. Он заказал уху. И сто грамм, разумеется. Потому что без ста грамм любая уха является просто рыбным супом, не более того.

Потом долго бродил по городу, пока не устали ноги. Купил маленькую плоскую бутылочку коньяку, стаканчик, и плитку шоколада, чтобы завтра на кладбище помянуть родителей. На вечер купил воблы, копченой колбасы и хлеба. Бутылку «Тархуна». Остаток дня он провел в гостинице, лежал на кровати, ел колбасу, воблу, пил зеленую газировку, и смотрел на Волгу.

Город не принял его. Город равнодушен к уехавшему земляку. Город, родной и ласковый для тех, кто жил здесь тихой провинциальной жизнью, рожал детей, радовался своим радостям, никогда не покидая его надолго. Кого ждет в свою теплую землю заросшее ивами, маленькое кладбище.

Дмитрий Сергеевич разделся и лег спать. Он долго ворочался, вспоминал свою жизнь, но потом незаметно уснул, и спал без сновидений.

Ни огня, ни давления пара.

Наутро он сел в автобус и поехал на кладбище.

У ворот появилась маленькая церковь. На белой ее стене прикреплена чугунная доска, и выпуклыми старославянскими буквами сказано, что храм построен предпринимателем таким-то, в память о погибшем сыне.

«А мы становимся цивилизованнее», подумал инженер.

Кладбище зарастало молодыми ивами. Трава — по пояс. Он медленно пробирался по узкому лабиринту проходов между оградками. Наконец заметил два знакомых креста. Дмитрий Сергеевич огорчился, увидев рядом с двумя крестами, в высокой траве, серый верх бетонного памятника. Он подумал, что ошибся, что это чужая могила. Но нет, все правильно. Вот и подросшая ива рядом.

— Безобразие, — вслух сказал Дмитрий Сергеевич, — уже в чужие оградки хоронят. Места, что ли, не хватает?

С трудом открыв заржавевшую калитку, Дмитрий Сергеевич вошел внутрь. Молодое лицо, смотревшее с керамического овала, было страшно знакомым. Он отвел траву в сторону, и прочитал облезлую, некогда золотую, надпись:

МАКСИМОВ ДМИТРИЙ СЕРГЕЕВИЧ

14 VIII 1954 — 19 XI 1975

Спи спокойно, родной сыночек

Ноги вдруг стали ватными, он качнулся назад, и рухнул на ржавую железную лавочку. Заныло под лопаткой, левая рука онемела. Валидол лежал во внутреннем кармане пиджака, под плоской бутылочкой. Дрожащая правая рука пыталась его достать. Коньяк упал в траву. Положив под язык таблетку, он закрыл глаза и оперся спиной на ограду.

Мозг рисовал жуткие картины, которые видеть не мог. Люди, хлопотавшие около лежащей в обмороке матери. Запах нашатыря. Почерневший, страшный отец. Офицер, сопровождающий гроб, молча ждущий неизбежных вопросов, криков, обвинений в убийстве. Он представлял здесь всю Советскую Армию, а, значит, был виновен. Тот, кто жив, всегда виновен. Два солдата, приехавшие с ним, — объекты всеобщей жалости. Похороны, мать в черном, слез уже нет… Свежая земля, закрытая венками. Снег, падающий на цветы…

На лбу выступила испарина. Сердце. «Господи, так это был не сон. Это все правда. Так же не бывает, не бывает. Господи, так не бывает!»

Таблетка постепенно рассасывалась, принося облегчение.