Рабыня страсти - Смолл Бертрис - Страница 63

— Нет.

— Ну хоть одну… — молила она.

— Работай лишь губами и язычком, моя красавица, — калиф был неумолим. — Помни, что я твой господин! Покорись воле моей, Зейнаб!

Она начала медленно и покорно вылизывать напряженную плоть, водя язычком вокруг рубиновой головки, а тем временем искусные ласки калифа подарили ей новое блаженство… Он с ума сводил ее дразнящими касаниями, и Зейнаб лишний раз оценила опытность любовника: он был искусен в игре, пожалуй, не меньше, чем она сама… И вновь она содрогнулась всем телом. Какие дивные, подвижные пальцы…

Отпрянув от нее, он властно озирал свою рабу. Потом проник увлажненными пальцами в ее рот:

— Ты обильно истекаешь соками любви, моя красавица, я выполняю свое обещание. Я с радостью буду наслаждаться этим изысканным напитком, Зейнаб. Не родилась еще на свет женщина, подобная тебе, — и ты моя!

Теперь голова калифа покоилась меж ее бедер, а член его снова оказался возле самых губ Зейнаб.

От касаний его языка она страдала мучительно и сладко. Ее благодарные губы страстно ласкали его трепещущий член, язычок нежно скользил по пылающей коже… Обоих поглотили волны страсти. Она дарила калифу блаженство.., и испила восторг сама… Наконец, когда терпение владыки истощилось, он вновь переменил положение и страстно, резкими толчками проник в ее недра, наслаждаясь ее отчаянными воплями.

Мужское естество калифа было больше и тверже, чем когда-либо прежде. Зейнаб ощущала в себе сладкий трепет — трепет неутолимого голода. На мгновение аквамариновые глаза закрылись, она позволила страсти ослепить себя, канула в сладкую пучину… Рабыня Страсти никогда не позволяет себе забыться… И все же какое-то краткое мгновение Зейнаб себя не помнила, витая где-то в радужном сиянии и внимая голосам неземных птиц…

Но Абд-аль-Рахман также не мог больше выносить сладостной муки: он потерял голову, и сок любви обильно хлынул в жаркие недра… Он без сил рухнул на тело любимой, преисполненный горячей благодарности.

— Господин мой, освободи меня! — выдохнула Зейнаб, и калиф успел все же ослабить путы.

— Потрясающе! — сказал он наконец. — Это было просто потрясающе! Ты и впрямь самая искусная на свете Рабыня Страсти. Ты мне дороже всех, моих сокровищ! Я ежечасно благодарю Аллаха за то, что Донал Рай разглядел тебя и отдал в учение Кариму-аль-Малике! Он великий Учитель! Какая досада, что он бросил свое ремесло!

— Я счастлива, что ты доволен мною, мой господин! — нежно проворковала Зейнаб… Карим! Почему доселе при одном упоминании этого имени она мысленно уносится туда, в Аль-Малику, в те безвозвратно ушедшие дни счастья? Безвозвратно ушедшие… Она это знала. Он давно уже женат на другой. Судьба развела их. Навеки. Она не любит Абд-аль-Рахмана, но он добр, к тому же понимает и всецело поощряет ее тягу к ученью. Никогда больше не станет она думать о Кариме-аль-Малике! Никогда! Никогда?..

Несколько недель Зейнаб блаженствовала в Аль-Рузафе. Днем калиф уезжал, но почти всегда возвращался на ночь. Ведь Абд-аль-Рахман был правителем и не пренебрегал своими обязанностями даже в угоду наслаждениям. Он не мог позволить чинушам из правительства править вместо него. Они, конечно, исправно выполняли свои обязанности, а он свои. Еще его дед вывез из северной Европы воинов-славян — их потомки и по сей день составляют личную гвардию владыки и его семейства. В случае необходимости они обязаны предотвращать дворовые мятежи. Сакалибы, как они гордо именовали себя, были преданы одному лишь калифу.

Абд-аль-Рахман разработал целую социальную программу, дающую возможность так называемым «мувалладун» — мусульманам-неофитам — участвовать в делах государства. Эти люди были предками тех, кто ранее придерживался иных верований, но принял ислам после того, как первый Абд-аль-Рахман завоевал Аль-Андалус. Тех же, кто не исповедовал ислам, было в Аль-Андалус меньшинство, но все же они были. И всем было предоставлено право исповедовать свою религию — право, тщательно охраняемое законом. Любой гражданин был вправе иметь собственность и совершать любые обряды, предусмотренные их религией — заключать браки, оформлять разводы, совершать погребения, придерживаться постов… В области торговли также никто не чинил им препонов.

«Неверные», разумеется, платили подати в казну. Им не разрешалось носить оружия и проповедовать свою веру среди мусульманского населения. Они не вправе были свидетельствовать на суде против гражданина-мусульманина. Ограничения эти касались в основном христиан и евреев, но не слишком тяготили тех и других. В Аль-Андалус царили мир и спокойствие.

И при дворе самого калифа люди были самые разнообразнейшие. Конечно же, «мувалладун» — мозарабы (потомки христиан), евреи, берберы, арабы… Абд-аль-Рахману приходилось виртуозно балансировать и быть тонким политиком — ведь единственной его целью было процветание Аль-Андалус. Все это требовало от него немалых усилий — но дед его, эмир Абдаллах, мог бы гордиться своим внуком… Да, калиф был изощренным политиком — вне всяких сомнений. Он пользовался уважением равно как среди христиан, так и евреев, и мусульман… Даже послы иностранных держав нередко пользовались его мудрыми советами.

Поскольку калифу приходилось в поте лица трудиться на благо страны, редкие часы отдыха имели для владыки большое значение. Калиф умел их ценить — как, впрочем, и общество красивых и мудрых женщин. Но с появлением Зейнаб на душу калифа снизошел неведомый прежде сладостный покой. Девушка жила для него одного, ее не заботили дрязги и склоки в гареме. Еще и поэтому калифа до глубины души возмутила наглая попытка ее убрать. Она сделала его счастливым. Он же хотел, в свою очередь, подарить ей счастье и сделать ее существование покойным и безмятежным.

Еще до их отъезда в Аль-Рузафу он отдал приказание произвести некоторые перестройки внутри своего гарема. Так и появились укромные и уединенные покои, нареченные «Двором с Зелеными Колоннами». Это был довольно обширный квадратный двор, обнесенный изящными портиками со стройными колоннами из зеленого агата, присланными калифу из Эйре. Кровли над двориком не было. В самом же центре двора красовался зеленый мраморный фонтан в обрамлении из вызолоченной бронзы. На бортике бассейна располагались двенадцать фигур: с одной стороны лев стоял лицом к лицу с драконом, антилопа — с орлом, а крокодил — с грифом. С другой же стороны таким же образом располагались голубь, сокол и коршун, глядящие на утку, курицу и петуха. Все фигуры были отлиты из чистого золота и обильно усыпаны драгоценными геммами. Изо рта каждой фигуры били чистые струйки. Пол же был выложен белыми и зелеными квадратными мраморными плитами.

Лишь одна узенькая дверь вела во двор из гарема. На противоположной же стороне располагались двери, ведущие во внутренние покои, двери роскошные, двойные, черного дерева, богато инкрустированные золотом. Снаружи и изнутри красовались золотые рукоятки в виде львиных голов держащих в зубах тяжелые кольца. Снаружи покои охраняли сакалибы — все двадцать четыре часа в сутки, вдоль всего портика стояли белоснежные и зеленые фарфоровые ящички, в которых цвели роскошные гардении, в воздух витал дивный аромат…

Внутренние же покои состояли из четырех раздельны комнат — большого зала, где Зейнаб могла развлекать господин, уютной спальни, кухни и нескольких комнат поменьше, для слуг. Все комнаты были богато изукрашены бархатом, шелками и атласом… И мебель тут стояла самая изысканная.

Наджу отрядили на невольничий рынок, чтобы выбрать и купить самую искусную повариху. Выбранную им негритянку по имени Аида привели к самому калифу, который лично отдал ей распоряжения. Прежде всего она поклялась в верности и преданности ему, а также Зейнаб. Пообещала клятвенно, что, если кто-то попытается подкупить ее, она немедленно доложит Надже, который тотчас же проинформирует владыку. Приказывать ей вправе были только госпожа, калиф, Наджа и Ома. Более она никому не должна была подчиняться. И в случае, если кто-то вознамерился бы это оспорить, Аида тотчас должна была указать на злоумышленника Надже.