Рабыня страсти - Смолл Бертрис - Страница 45

Теперь они ехали по холмам, сплошь покрытым алыми анемонами. Наконец, он свернул на пологую дорогу, спускающуюся к рощице, — взору Зейнаб открылось маленькое озерцо, словно слезинка на щеке склона. Какая неожиданность! Прямо на берегу озера высилась изящная мраморная постройка, окруженная цветущим садом — деревья и кусты усыпаны были желтыми, белыми и голубыми цветами. Карим остановил коня у дверей, спешился и протянул Зейнаб свои сильные руки.

— Я зову это место Убежищем. Сюда я всегда приезжаю, когда хочу побыть один. Я отыскал это озеро еще мальчишкой, когда однажды во время охоты заехал в эти горы. А когда я возвратился из Самарканда, отец подарил мне эти земли. Я выстроил сперва свою виллу с видом на море, а затем — Убежище. Именно здесь, чтобы никто не вторгся и не нарушил моего уединения, Он взял Зейнаб за руку — так, рука об руку, и вошли они, миновав портик, в дом.

Она оглядела единственную просторную комнату: в дальнем конце виднелась дивная галерея, вся увитая розами. В углу комнаты журчал фонтан черного мрамора, из золотого носика изящного кувшина струилась прохладная чистая вода… В самом же центре покоя на возвышении находилось ложе; перьевой матрац, крытый черным шелком, по которому живописно были разбросаны подушечки того же цвета с золотым шитьем. Подле ложа на столике стоял поднос с жареным цыпленком, блюдом плова и вазой с гранатами и бананами. Тут же стоял и хрустальный графин с вином. Пол покоя устилали толстые ковры, алые с голубым. И ничего более…

Карим разлил вино в два серебряных кубка и протянул один Зейнаб.

— Имам говорит, что вино запрещает Коран… — робко сказала Зейнаб.

— Аллах создал землю, виноградные лозы, а значит, и вино. Созданное Аллахом не может причинить вреда. Вредны лишь предрассудки и мракобесие, мой цветочек. При дворе калифа Кордовы вовсю употребляют вино. Смело пей!

Он поднял свой кубок и залпом осушил его. Затем налил его снова до краев и выпил, на этот раз уже медленно.

Удивленная Зейнаб наблюдала за ним. Карим-аль-Малика сам на себя непохож…

— Зачем мы приехали сюда, мой господин? — девушка так и не притронулась к вину.

— Скажи, что любишь меня, Зейнаб, — неожиданно произнес Карим. — Я хочу услышать эти слова от тебя, хочу видеть твои губы, произносящие признание… — В глазах его была отчаянная мольба.

— Мой господин, ты обезумел! — воскликнула она. Сердце ее бешено колотилось. Она стремительно отвернулась, чтобы ее не выдали глаза.

Но не тут-то было! Он повернул ее лицом к себе, не сводя с нее горящего взора. Тогда она опустила золотые ресницы…

— Судьба жестока к нам: мы полюбили друг друга — и должны расстаться, — сказал он. — Я люблю тебя, Зейнаб, и ты меня любишь. Почему ты таишься?

— Разве не ты сам учил меня, что не подобает Рабыне Страсти привязываться душою к своему учителю? Боюсь, вино ударило тебе в голову. Присядем спокойно, поедим чего-нибудь! — умоляла Зейнаб…Зачем, зачем он так терзает ее? А вдруг это жестокое испытание? Она должна во что бы то ни стало сохранять спокойствие…

Карим же вместо ответа привлек ее к груди и хрипло вымолвил:

— Я люблю тебя, Зейнаб. Я не имею на это права, я круглый дурак, но когда, во имя Аллаха, сердце человеческое было мудрым и расчетливым, любимая моя? — Рука его нежно гладила золотистые волосы. — И Аллах, наконец, жестоко наказал меня. Ведь так самонадеянно было думать, что один человек может научить другого искусству любви…

— Ты учил меня не любить, а дарить наслаждение, мой господин, — тихо отвечала девушка.

— Скажи, что любишь меня! — голос его прервался.

— У этой любви не было бы будущего, — холодно сказала она. — Разве ты с самого начала не разложил все по полочкам? Не объяснил мне, что я собственность кордовского калифа? Я не могу быть его Рабыней Страсти — и при этом любить тебя, Карим.

— И все же ты любишь… — настаивал он, гладя девушку по щеке.

— Не делай этого! Не терзай нас обоих! — молила она. От его прикосновений она теряла силы. — Если бы я любила тебя, как могла бы через месяц расстаться с тобой? Если бы я любила тебя, как смогла бы я прожить остаток дней моих вдали от тебя? Если бы я любила тебя, как могла бы принадлежать другому. Карим, господин мой? — Нет, он вовсе не пьян — она это видит…

— Твое тело будет принадлежать другому, но сердце — только мне, мне одному, навсегда! — откликнулся он. — Я не шучу с тобой, не испытываю тебя, Зейнаб, любимая! Мое сердце за меня произносит слова, на которые я не имею права! Если бы я мог молчать! Любовь к тебе поработила меня. Я люблю тебя — и буду любить вечно…

И тут девушка злобно оттолкнула его:

— Что мне в твоей любви, Карим-аль-Малика? Я не твоя! Я никогда не стану твоей! Как смеешь ты так безжалостно терзать мое сердце? О-о-о, как же ты жесток! Жесток! Я никогда не прощу тебе этого!

— Так ты любишь меня! — торжествующе вскричал он.

Она с тоской глядела на него. Прекрасное лицо было залито слезами.

— Да, будь ты проклят, я люблю тебя! Ты доволен? Твое тщеславие удовлетворено, мой господин? А я ведь поклялась себе, что никогда уста мои не произнесут этих слов — но ты силой принудил меня к признанию! Как теперь смогу я стать наложницей калифа? Теперь, когда мы оба знаем все! Что же ты наделал, Карим-аль-Малика! Мы обесчестили тех, кто положился на нас!

Карим вновь заключил девушку в объятия:

— Нет, этого не будет. Мы сделаем все то, что велит нам наша честь. Ты уедешь к калифу, а я женюсь на этой берберийской девочке по имени Хатиба. Но прежде.., прежде мы с тобою проведем целый месяц здесь, в Убежище — мы вдвоем, только ты и я. И, что бы ни уготовила нам жестокая Судьба, нам теперь будет что вспоминать, чем утешиться. Моя златокудрая Зейнаб! Ну как мог я отпустить тебя, так и не узнав правды?

— Может быть, без этого было бы легче… — тихо сказала она. — Не знаю, смогу ли я проявить подобное благородство и силу духа, Карим… Ведь я простая девушка из дикой страны. Мы, кельты из Аллоа, ничего не знаем, кроме страсти и мести… Я думала, что на свете ничего больше не существует, а ты открыл мне Красоту, Свет… Ты дал мне увидеть семью, в которой царит любовь, Карим-аль-Малика! Если бы Бог предложил мне исполнить единственное мое желание — я стала бы твоей до конца дней моих… Рожала бы тебе сыновей, дочерей… Стала бы счастливой и довольной жизнью, подобно твоей матери. Но ты сказал, что любишь меня, и вынудил признаться тебе в любви. Теперь я никогда не буду довольна жизнью, мой господин! И если мне предстоит страдать от сознания, что ты любишь меня, страдай и ты. Карим! Страдай, зная, что отныне никогда, ни единой секунды не буду я счастлива вдали от тебя! А могла бы быть, если бы не твое упорство!

— Ты не будешь счастлива, увозя с собою мое сердце? Девушка отрицательно покачала головой:

— Мне не быть теперь счастливой без тебя…

— О, Зейнаб, что же я натворил! — вскричал он.

— Как бы я ни злилась. Карим, — знай, я не жалею… — отвечала она. — Я люблю тебя.., а у нас так мало времени… Не надо отравлять его взаимными упреками! Ты разбил мое сердце, но все равно я обожаю тебя! — Тонкие руки сомкнулись вокруг его шеи, и Зейнаб страстно поцеловала любимого:

— И буду любить до скончания века!

Подхватив Зейнаб на руки, Карим уложил ее на постель и ласково снял с нее одежды. Затем, раздевшись, лег рядом с нею. Руки их соприкоснулись, пальцы переплелись. Так лежали они долгое время, молча, пока он, приподнявшись, не поцеловал ее в губы… Ее аквамариновые глаза были полны жгучей тоски, она медленно закрыла их, желая всем существом своим отдаться блаженству. Руки его касались ее так, как никогда прежде, с невероятной и невыносимой нежностью…

Губы его ловили каждую ее слезинку, ладони обхватили дрожащее лицо, губы касались губ, щек, трепещущих век…

Ладонь ее заскользила по любимому лицу, запоминая навек каждую черточку, складочку… Что же сделала она такого, что заслужила эту радость и эту боль? Ведь любовь — это величайшая мука…Она с радостью уедет в Кордову. С радостью освободится от этой боли. Ведь она наверняка утихнет со временем, она всецело сосредоточится на том, чему он так долго ее учил. Она станет славнейшей Рабыней Страсти! А что ей еще остается?..