Обрести любимого - Смолл Бертрис - Страница 32

Обоих провели под стражей по улицам Лондона, над ними держали топор, острие которого было повернуто в их сторону, чтобы глазеющие толпы знали, какой вынесен приговор. Было начало седьмого, и начал падать снег.

Роберт Эссекс встретил смерть так же, как он относился ко всему: с воодушевлением. Наставляемый преподобным Эдби Эштоном, он очистил свою душу и написал полное признание на четырех страницах, обвиняя своего отчима, Кристофера Блан-та, свою сестру, леди Рич, своего секретаря, мистера Каффа, и лордов Маунтджоя и Деверекса в качестве главных заговорщиков, подтолкнувших его к безрассудному поступку. Ему ни разу не пришла в голову мысль написать своей убитой горем матери или забытой жене. Он покончил с земными заботами и хотел одного: посвятить оставшиеся часы спасению своей души. Немного осталось в кающемся молодом человеке от самонадеянного, честолюбивого графа Эссекса, за исключением того, что он по-прежнему думал только о себе.

Валентина понимала, каким трудным было это время для Елизаветы. На столе королевы лежал смертный приговор Эссексу. Королеве было необходимо подписать его, но как же трудно ей было сделать это. Капитан Том Ли был арестован у дверей личной комнаты королевы при попытке осуществления безумного плана силой заставить Елизавету помиловать графа. За свою дерзость он поплатился головой. Валентина сомневалась, кончатся ли когда-нибудь заговоры.

Кузина королевы Леттис Коллиз, леди Блант, сумела заговорить с королевой, когда та утром после вынесения приговора шла в личную часовню. Леттис, бывшая когда-то bete noire27 королевы, сейчас распростерлась ниц перед кузиной, умоляя ее сохранить жизни сына и третьего мужа.

— Оставьте Робина охладить свой пыл в Тауэре, умоляю вас, но сохраните ему жизнь!

— Что? — в ответ спросила королева. — Вы с ума сошли, Леттис? Или вы хотите, чтобы эта змея, которую вы породили, получила еще одну возможность уничтожить меня? Разве не он сам признался, что Англия слишком мала, чтобы мы существовали там вместе? Оставьте меня в покое! Сколько раз доставлял мне неприятности ваш неблагодарный отпрыск!

— Но как насчет Кристофера, Бесс? Он не может повредить вам. Он же был просто сторонником, а не зачинщиком. Я никогда не была такой счастливой, с тех пор как стала его женой. Умоляю вас, не отнимайте его у меня тоже! — Слезы струились по ее лицу, оставляя грязные следы на щеках.

Она тоже стареет, думала королева с долей удовлетворения, а потом влепила Леттис пощечину.

— Как вы осмеливаетесь выпрашивать жизнь лорда Бланта таким способом, волчица? Итак, вы были счастливее с ним, чем с кем-нибудь другим, не так ли? Как насчет Дадли? Как насчет моего Роберта, которого вы хитростью увели от меня? Не сомневаюсь, что вы научитесь жить с вашим горем и переживете его, Леттис, так же, как и я пережила свое горе. Нет, я не помилую ни вашего предателя-мужа, ни вашего вероломного отпрыска! Убирайтесь с моих глаз, кузина! Я не желаю впредь видеть вас. Я разрешаю вам остаться в Лондоне до приведения приговоров в исполнение. После этого вам запрещается появляться и в Лондоне, и при дворе. — И королева быстро прошла в часовню мимо рыдающей, стоящей на коленях женщины.

Был канун Великого поста, но, вследствие предпринятого мятежа и предстоящих казней, обычный праздник, предшествующий Великому посту, был отменен. В конце дня после представления в честь масленой недели королева вернулась в личный кабинет, прошла прямо к столу и подписала приговор. Она без слов вручила его Роберту Сесилу. Потом удалилась в спальню, не желая видеть никого, кроме леди Бэрроуз.

— Если бы он попросил, я, может быть, и помиловала бы его, — сокрушенно шепнула она Валентине.

— Отказавшись просить помилования, — сказала Валентина, — он оказал вам услугу, дорогая мадам. Вы бы не смогли смягчить наказание. Вы знаете, что это так, и это понимает и граф Эссекс.

— Я любила его, — грустно призналась королева.

— А этот последний поступок графа доказывает его любовь к вам, дорогая мадам. Вы не могли помиловать его, поэтому он помиловал вас, удержавшись от такой просьбы.

— Это все честолюбие, вы же понимаете это, — заметила Елизавета Тюдор.

— Честолюбие и любовь — это две противоположности, дорогая мадам. Граф ничего не мог с собой поделать. Его несло. Он позволил честолюбию захлестнуть свою любовь, и это было его падением, — ответила Валентина. — Вы не можете винить себя, потому что вы дали графу все, что могли дать.

Королева глубоко вздохнула, села в кресло около окна и смотрела на реку. В начале вечера она задремала в этом кресле.

Когда она проснулась, Валентина уговорила ее поесть немного супа и поджаренного сыра. Затем королева прошла в гостиную и долго за полночь играла в карты с дамами. Потом пошла спать.

Ее кровать была замечательным причудливым сооружением, которое очаровало Валентину. Она была украшена резными позолоченными изображениями животных и раскрашенными в разные цвета плюмажами из страусовых перьев с золотыми блестками и завешена королевским пурпурным бархатом.

Королева проспала три часа. Проснувшись, она оделась и в сопровождении придворных дам и фрейлин прошла в часовню, чтобы причаститься. Вернувшись в апартаменты, она выпила кубок глинтвейна и нарушила пост яйцами, сваренными в сливках и марсале. Потом поиграла на спинете, величественная женщина, одетая в белый с золотом атлас, с жемчугами и рубинами на шее, в ушах и на прекрасных, изящных руках, которые извлекали из спинета такие утонченные звуки. Когда она играла, ее ярко-рыжий парик, красиво украшенный жемчужинами и золотом, весело подрагивал. Незнакомец мог бы посчитать ее холодной и равнодушной, но те, кто любил и понимал ее, знали, что это не так.

Сэр Роберт Сесил предложил приглушить пушку Тауэра, чтобы королева не услышала ее, так и было сделано. Утром, в начале десятого, ей было сообщено, что граф Эссекс заплатил за свою измену. Елизавета перестала играть на спинете, чтобы выслушать сообщение. В комнате воцарилась неестественная тишина, а потом королева заиграла снова, как будто ничего необычного не произошло… Ее скорбь была велика, но она была королевой Англии и не могла допустить, чтобы люди видели эту скорбь. Печаль будет невыносимой, но ей предстоит пережить ее одной.

Когда эта история дошла через несколько дней до Парижа, французский король Генрих IV страстно воскликнул:

— Она единственный настоящий монарх! Она единственная, кто знает, как нужно править!

Вся Европа уважала Елизавету Тюдор за мужество, проявленное в этом деле.

Никто из фрейлин не удивился, когда и лорд Бурк, и граф Кемп пришли навестить Валентину после завершения этих событий. Она не хотела принимать их, но фрейлины громко запротестовали.

— Эта зима была такой мрачной, — пожаловалась обычно довольная Маргарет Дадли, — а сейчас наступил Великий пост и нельзя посещать представления или ходить в Беар-Гарден. Пожалуйста, леди Бэрроуз! Пожалуйста, позвольте джентльменам остаться и по крайней мере поиграть в карты.

— Очень хорошо, но ведите себя потише. Никакого шума и крика, потому что королева хотя и отрицает это, глубоко скорбит о графе Эссексе.

— Если я не могу встретиться с вами наедине, божественная, тогда я согласен делить вас с такой приятной и очаровательной компанией, — сказал Том Эшберн.

Фрейлины захихикали, и Гонория де Бун сказала весьма кокетливо:

— Жаль, что мы не можем танцевать в комнате фрейлин по вечерам, как делали раньше.

— Танцев не будет, Гонория, — твердо сказала Валентина.

— Не правда ли, она очень строга, миледи? — заметил граф.

— О нет, милорд! — серьезно возразила Бесс Стенли. — Леди Бэрроуз самая добрая дама. Мы никогда не были так довольны, с тех пор как появилась она.

— Ах, — вздохнул граф, — вам всем повезло, потому что ко мне леди Бэрроуз совсем не добра.

— Том, ведите себя прилично, — Валентина рассмеялась неожиданно для самой себя.