Мотылек летит на пламя - Бекитт Лора - Страница 39

Через три месяца начались дожди. Город уже не выглядел праздничным и нарядным, а старательский лагерь представлял собой жалкое зрелище: влага, стекавшая со склонов гор, превращала поселение с его дощатыми бараками под крышей из дранки, бревенчатыми домиками и парусиновыми палатками в унылое болото. Порывы ветра трепали самодельные флаги; когда ветер ненадолго стихал, насквозь промокшие под дождем, они обвисали, как тряпки. Лес был окутан пугающей теменью, и из него не доносилось ни звука.

От земляного пола и ветхих стен примитивного жилья веяло сыростью. Люди возвращались с участков промерзшие и продрогшие, смотрели друг на друга исподлобья и срывались по каждому поводу.

Джейк и Барт без устали копали землю, дробили киркой камни, промывали песок, надеясь найти жилу или обнаружить самородок, но, похоже, на их участке была только грязь.

Им удавалось платить налог и покупать продукты благодаря тому, что Джейк все-таки стал принимать больных. Он делал это по вечерам или когда скверная погода не позволяла им с Бартом отправиться на участок.

Последний нервничал от того, что приятель был вынужден содержать их с Унгой, но Джейк говорил, что Барт намного выносливее и сильнее, потому на его долю выпадает большая и наиболее тяжелая часть работы на прииске.

Свою — и немалую — лепту в общее дело вносила и Унга. В этих нечеловеческих условиях индианка была поистине незаменима. Каким-то образом она умудрялась стирать и сушить одежду, содержала дом в порядке и относительной чистоте. По утрам намазывала куски хлеба толстым слоем лярда, пекла блины и варила обжигающий кофе, никогда не забывала собрать еды, чтобы мужчины могли перекусить днем, а вечером их ждала свинина с фасолью или другое сытное блюдо.

По вечерам троица разжигала во дворе большой костер — не только для того, чтобы погреться, высушить одежду и приготовить еду, но и для того, чтобы порадоваться веселому потрескиванию огня и хоть как-то поддержать угасающие силы.

Далеко не все старатели привезли с собой женщин, и многие из них пытались переманить Унгу. С одним из них, дерзким парнем по имени Стивен Флетчер, у Барта вышла крупная ссора — дело едва не дошло до поножовщины.

Джейк утверждал, что индианке и в голову не приходит уйти к другому. Если к ней, занятой стиркой, сбором топлива или другой работой, подходил мужчина и пытался заговорить, она молча поворачивалась спиной и делала вид, что не понимает или не слышит его слов.

Однажды утром Джейк услышал, как Барт и Унга о чем-то спорят. Он занимал проходную комнату, а они спали в крохотном чуланчике за перегородкой. На его памяти они ссорились впервые. Индианка вообще говорила мало и тихо, но сейчас ее голос звучал раздраженно, в нем прорывались нотки отчаяния.

Когда они вышли из-за перегородки, Джейк сделал вид, что ничего не заметил.

Барт сел за стол и окинул мрачным взглядом жилище с грубо сколоченной мебелью, полками для посуды и разных вещей и сваленными в углу инструментами и оружием.

— Может, нам попытать счастья в другом месте? — устало произнес он.

— Ты имеешь в виду перейти на другой участок? — Да.

— Мне кажется, надо подождать. Полагаю, счастье не зависит от места, — сказал Джейк.

Вошла индианка и принялась расставлять посуду. На ней было чистое платье, волосы заплетены в две толстые косы, из которых не выбивалось ни прядки.

Джейк удивлялся, как ей удается всегда выглядеть такой собранной, аккуратной, невозмутимой. Ему было трудно понять, что ей нужно от жизни, от людей, волей судьбы оказавшихся рядом. Сердечной привязанности? Она не ждала этого от мужчин, ставших циничными и равнодушными от вечных неудач и непреходящей усталости. Денег? Она знала, что едва в их руках окажется золото, они бросят ее и найдут себе порядочную белую девушку или дорогую шлюху. Какие надежды жили в ее душе? Обрести семью, пустить где-то корни? Она никогда об этом не говорила и, возможно, в самом деле ничего не планировала. Каждодневный тяжелый труд и привычка заботиться о временном покровителе спасали ее от мыслей о будущем.

Однако Джейк мог сказать, что ее присутствие в их лишенной радостей жизни было очень ценным, ибо она оберегала и хранила нечто такое, что невозможно выразить словами, но без чего легко потерять себя.

Пока мужчины ели, Унга не проронила ни слова. Барт тоже молчал и старался не смотреть на нее. Потом они с Джейком отправились на участок.

Джейку казалось, что именно суровость придает этим местам такую своеобразную красоту. В таких краях люди осознают власть и силу природы и вместе с тем никогда не сдаются, ибо сдаться — означает погибнуть.

Они шли по узкой тропе, под деревьями, листья которых уже начали менять свой цвет, в дымке тумана, напоминавшего пороховой дым, когда Барт сказал:

— Она беременна. Подумать только, прошло всего три месяца! Ох уж эти женщины! Самое главное, она не хочет избавляться от ребенка. Так и сказала: «Не хочу». И смотрела на меня своими дьявольскими глазами так, будто я ее ударил!

— Когда ты сказал, чтобы она это сделала?

— Да.

— С ней такое впервые?

Барт усмехнулся.

— Не задавай глупых вопросов; конечно, нет! Она сама призналась, что знает старуху, которая этим занимается. Придется дать ей пять долларов да еще денег на дорогу до Сан-Франциско и обратно, если она пожелает вернуться.

— Но Унга сказала, что не хочет ехать.

— Мало ли что она сказала! — в сердцах произнес Барт и внезапно остановился. — А ты… ты бы не мог ей… помочь? — В его голосе звучали смущение и досада.

Джейк подумал о своих руках, которым доводилось копаться в окровавленных внутренностях, зашивать раны и пилить кости. Иногда ему казалось, будто человеческие страдания въелись в плоть его ладоней и забились под ногти. Ему не хотелось, чтобы его руки помнили еще и такие вещи, о каких говорил Барт. И твердо ответил:

— Нет.

Они молча побрели дальше, волоча нехитрый инструмент. Сквозь редкие прорези в облаках пробивалось солнце, а утопавшие в сизом тумане силуэты гор казались ненастоящими.

Вскоре приятели вошли в лощину, где пахло гнилью и сырой землей. Через нее протекал небольшой ручей, по берегам которого росли низкие, корявые, уродливые деревья, похожие на людей, которых убивает непосильная работа и убожество жизни.

Взглянув на них, Джейк сказал Барту то, что вовсе не собирался говорить:

— Женись на ней. И позволь оставить ребенка. Лучше нее тебе никого не найти.

— Это почему?!

— Не потому, то ты плох, а потому, что Унга — одна из немногих, кто способен стать настоящей спутницей жизни, — ответил Джейк и задал себе вопрос, много ли их вообще, женщин, способных дарить мужчинам покой и заботу среди грязи, суеты, шума и бедствий этого мира?

— Только потому, что она хорошо ведет хозяйство? Она стала бы делать это для любого, кто взял бы ее к себе! А вообще, ей приглянулся ты, а не я — я видел, как она на тебя смотрела!

Поскольку Джейк молчал, Барт продолжил:

— Она попала в Сан-Франциско в ранней юности — это я у нее узнал; и с того времени живет со старателями. Представляешь, сколько их было!

— Думаю, если ты предложишь ей остаться с тобой навсегда, она никогда не посмотрит ни на кого другого, — заметил Джейк.

— А ребенок?! У меня нет денег, у нее — тоже. Ни своего угла, ни работы. Что у нас родится? Жалкое существо, вынужденное терпеть унижения, учиться защищаться с младых лет, обреченное жить в нищете! — выпалил Барт и подытожил: — В нем будет слишком много индейской крови.

В тот день они почти не разговаривали, пребывая каждый в своем невеселом мире. К счастью, дождя почти не было; лишь мелкая морось, которая не могла насквозь промочить одежду.

Когда приятели возвращались обратно, вновь ничего не найдя, Барт заметил:

— Я далеко не лучший человек на этой земле. Я бил негров, заставляя их работать, мои руки с наслаждением сжимали и плетку, и револьвер, и нож!

— Ты прав: у рук есть своя память, Барт. Если они когда-нибудь поднимут ребенка, запомнят что-то другое, отличное от того, о чем ты говорил.