Тройка запряженных кузнечиков - Корпачев Эдуард - Страница 3

— Сенцо хорошим будет, хорошим, — торопливо, успокоительно стал говорить отец ветеринару, посматривая при этом на Связиста, будто мог понимать эти слова старый конь. — Такие травы — ну повыше моего Аверкия Ивановича!

— Да я чуть не заблудился, — вступил Авера в разговор, тоже поглядывая на Связиста и затем грозно поглядывая вдоль денников по конюшне, откуда неслось и неслось громкое ржание. — Чуть не заблудился. Как в лесу!

— Как зимой, — со строгостью покачал головою отец, будто хотел сказать, что и до сих пор не прощает ему того зимнего приключения.

— А как завершим сенокос — отметим бегами! Померяемся, Иван Харитонович? В одном заезде? — И ветеринар с удовольствием чиркнул одной сухой ладонью о другую.

— В одном заезде я буду со своим старшим сыном. Ходит мой Санька этаким непризнанным чемпионом… Я с него собью дешевый гонор!

— Да, он воображала немного, — поддержал Авера отца и тут же предупредительно помахал пальцем. — Только берегись, Иван Харитонович. Наш Санька и правда скоро чемпионом станет. Наш Санька знаешь какой!

И, припоминая своего старшего брата, семиклассника Саньку, его особый прищур глаз, его крепкие руки, его стремительную походку, его ловкость и ухватистость, Авера даже загордился, что его старший брат такой отличный наездник, что он уже и с отцом не постесняется выступить в одном заезде.

— Яйца курицу учат, — небрежно заметил ветеринар.

— Цыплят по осени считают, — возразил Авера вдруг пришедшей на память пословицей, которую он, кажется, перенял от своего обожаемого старшего брата.

Так и переговаривались они трое, споря и чуть не бранясь друг с другом. И Авера понимал, что разговор этот случаен и необязателен и что каждый из них, подобно ему, Авере, думает сейчас совсем о другом и, наверное, молча заклинает Связиста: «Ты держись, держись, дружок, не падай, Связист».

А когда они с отцом, оставив ветеринара подле Связиста, оказались дома, отец бросил старшему, Саньке:

— Кончим сенокос — выступим с тобой в одном заезде. Готов?

Санька, расхаживая по комнате в жестких прилегающих брючках, вправленных в мягкие спортивные сапожки, и воображая из себя даже дома заправского конника, насторожился, с минуту посмотрел вприщур на отца и покорно так, тихо спросил:

— Не рано ли?

— Не рано. По-моему, ты давно себя считаешь чемпионом конезавода. Чемпион, да только жаль, что без титула.

— Все это так, старик. Но я о тебе забочусь. Не рано ли? Может, еще немного потренировался бы, старик?

— Ух, какой! — восхитился и одновременно возмутился Авера смелостью старшего брата и во все глаза уставился на отца: ну, как он перенесет подобную насмешку?

Отец же хмыкнул, потрепал Саньку по плечу, ушел умываться, и слышно было, как шумно умывался он, как пофыркивал, как нещадно расплескивал воду.

— Ты уж очень воображаешь, Сань, — сказал Авера, чтобы обратить на себя внимание.

— А-а, это ты, Аверкий Иванович, — как бы впервые увидев младшего брата, произнес Санька, но пренебрег разговором с ним, ушел к себе, в свою маленькую комнатенку.

Обижайся не обижайся на заносчивого Саньку, а все равно ведь любишь его, по-братски завидуешь ему и даже стараешься во всем подражать.

И Авера, заложив руки за спину, стал передвигаться по комнате рысьей поступью, как это делал брат, стал высматривать место, куда без опаски можно спрятать спичечный коробок с пленными кузнечиками. Если в пустую, висевшую на стене кобуру от партизанского пистолета? Нет, отец может снять кобуру в любой момент, расстегнуть ее, как он это любит делать, и вдохнуть запах кожи. Если в серебряный кубок с серебряным конем на крышечке? Нет, Санька может схватить кубок, пожонглировать им на глазах у отца, словно заявляя тем самым и свое право на этот кубок. Если в книжный шкаф? Нет, и отец, и Санька могут сунуться туда, взять зачитанную, в потускневшей, потерявшей изначальный цвет обложке книгу и еще раз вслух насладиться напевным, складно сказанным словом:

Или еще:

Или совсем по-удалому, шире, с криком тоски, с воплем радости:

Все это столько раз читалось вслух, так запомнилось, так томило душу, что хотелось поскорее вырасти, взлететь в седло, понестись за Днепр, лугом, лугом, испытать несравненный конский бег на воле! Возвращение в санях из снежной дали и тряская или баюкающая дорога под шинами отцовой качалки — все это было. Но ни с чем не сравнить езду верхом на лошади, в седле!

Так, позабыв о пленниках спичечного коробка и предаваясь мечтам о будущей взрослой жизни, он путешествовал где-то в здешних местах: верхом на лошади, на том же ипподроме, на том же днепровском лугу. Бег на воле, конский бег на воле!

И лишь вернул его оттуда, из непрожитой пока жизни, знакомый, властный голос ветеринара Харитона Ивановича:

— Собирайся, Иван Харитонович, заночуем на лугу. Я и палатку на горб погрузил. Погляди! Погоним, брат, Связиста на луг…

Тут вмиг оказались у окна и отец и Санька. Авера взобрался на подоконник, стал на коленки и разглядывал навьюченного ветеринара, державшего в поводу коня.

— Так-так… — с помрачневшим лицом сказал отец и, отойдя от окна, стал похлопывать по карманам, искать спичечный коробок. А потом едва у Аверы не отнял его коробок с размякшими, слизанными полосами серы.

Авера же пока не знал, отчего вдруг помрачнел отец, ему так хотелось отправиться в ночное! Он уже видел себя в мужской компании, он уже ликовал: брезентовая палатка, ночлег на лугу, ночные, всегда таинственные разговоры мужчин!

Бессонные мечтатели

Но тут же и омрачилась его радость. Потому что отец, оказывается, и не собирался брать его в ночное. Отец уходил один. И даже велел ему, Авере:

— Ты дома ночуй, Аверкий Иванович.

А разве усидишь дома, когда знаешь, что где-то на лугу будет палатка, будут разговоры вполголоса, будет ночлег, почти партизанский ночлег!

И когда он нагнал отца и ветеринара уже почти у самого парома, те лишь переглянулись тревожно. И отец произнес с видом мудрого, все понимающего человека:

— Авера мой — партизанский хлопчик. Ему бы в разведку, ему бы на связь! Куда мы без него?

Авера благодарно взглянул на отца, уже не опасаясь, что прогонят его домой, и обратил лицо к реке, к заречной дали.

Какие запахи порушенной, легшей на дол травы веяли оттуда, с заречного простора! Как постепенно смеркалось, как напивалась клюквенным цветом заря, как на светлом еще небосклоне зажглись две янтарные звездочки!

А пряный запах травы повеял еще сильнее, едва отвалили от берега на пароме, стали пересекать Днепр, приближаться к песчаному откосу на той стороне. И все молчали, все смотрели на приближающийся берег — паромщик, отец, ветеринар, он сам, Авера. Лишь конь стоял по-прежнему с поникшей мордой и все никак не мог избавиться от тягучей нитки слюны.

Сам Авера легко взбежал по жесткому, крупнозернистому песку, даже руку отцу подал, чтобы легче было взобраться и ему, а ветеринар долго искал пологий склон.

И когда оказались наконец на лугу, таком необъятном, таком гулком, что слышны были переклики незаметных в сумерках людей, то принялись сразу же ставить палатку. А Связиста даже и спутывать не стали.

Отец и Харитон Иванович ловко поставили брезентовый домик и, прикрепляя к колышкам веревки, повеселели как будто, начали дразнить друг друга: