Дневник Жеребцовой Полины - Жеребцова Полина Викторовна - Страница 35

Мы долго стояли на шоссе.

Таня и Юлька уже побывали в бесплатной столовой. Они посоветовали сходить и нам.

Взять с собой маленькую кастрюлю или бидон.

Объяснили:

- Очередей несколько. У каждого котла - отдельная. Поэтому путаница! Можно плотно поесть там. И взять кашу домой!

Едва мы вошли в свой двор, Аза и Лина позвали нас помогать собирать вещи Султана.

Объяснили так:

- Нам поручила все подготовить вдова погибшего.

Первым делом мы вынесли кухонную мебель и сложили ее в другой квартире, рядом.

По словам наших соседок, именно так распорядилась хозяйка. Лина и Аза аккуратно сняли прекрасную хрустальную люстру. Унесли ее.

- Иначе — украдут! Мы спасаем! — уверяли нас они.

Явилась помогать Ольга. Я увидела, как под ее курткой исчезла красивая кастрюля, стоявшая на полу в ванной комнате.

Я спросила ее:

- Ты что это?!

Тогда притвора-Ольга произнесла: «Жалко Султана», — и выскочила во двор, делая вид, что плачет.

Я попросила, если хозяевам не нужны, дать мне старые учебники по разным предметам, чтобы заниматься вперед. Ведь школьная программа не сильно изменяется. Аза и Лина разрешили.

Мне понравились деревянные книжные полки, но Лина отказала мне. Она заранее договорилась о них с мамой Хавы для себя.

Нам эти женщины дали полбаллона искусственного меда. За помощь. Он стоял открытым, засох, и никто на него не польстился. Какая - никакая, а сладость!

П.

15 февраля 2000

Мне плохо. Мама желала мне с утра смерти и проклинала меня. Проклятия искажают ее лицо. Оно делается чужим и страшным. Словно другое существо прорывается на поверхность из глубин ее тела. Это существо трясется, вращает глазами и бесконечно кричит. А у меня болит сердце, и с каждым днем я понимаю, что мне все хуже.

Я боюсь упасть от слабости и чувствую, что дохожу.

Сегодня я затопила печку, наколола дров, а складывать их сил не было. Пью «валидол» и капли. Падаю в коридоре. Я пошла и легла на матрац в нише.

А мама подошла ко мне и устроила скандал со словами: «Чертова лентяйка!»

Я возразила, что это ложь. Тогда она стала опять бить меня, пользуясь тем, что я не могу ответить. В нее словно черт вселился.

Из последних сил я оттолкнула ее и убежала.

Сейчас сижу в разрушенной квартире над нами, на втором этаже. Тут очень холодно.

Мне кажется, она меня ненавидит.

Может быть, это война делает близких, еще недавно любящих друг друга людей врагами?

Кстати, у меня сломались часы. Упали прямо с руки и разбились.

16 февраля 2000

Мы были в госпитале МЧС на «Автобазе». Там такой интересный рентген!

Меня положили на стол, и я смотрела на большой белый экран вверху — там все сразу видно. Смотрели осколки. Один просто огромный. А почти вся «мелочь» вышла сама.

— Надо срочно его удалить, тот, что в правой ноге, наверняка уже начал окисляться! —

 настаивал хирург.

Мне стало страшно. Но я подумала: рядом со мной Аладдин, и он говорит: «Надо!»

Я согласилась на операцию. Пусть Бог мне поможет.

Мне назначили операцию. Я очень боюсь. И анестезию вводить не надо, кажется, что я замру от страха, потеряю сознание и ничего не почувствую. Врачи посмотрели мою маму. Послушали ее сердце.

Сделали укол и бесплатно дали несколько таблеток «валидола» и валерьянку. Велели прийти еще, когда будет врач-кардиолог. Предложили снять кардиограмму. Мама отказалась:

— Свои диагнозы я с детства знаю. Болею с шести лет. Всю жизнь на учете у ревматолога!

Она спешила. Боялась — мы опоздаем в столовую, к раздаче еды. А я и не сказала, что у меня боли в сердце, — постеснялась.

Русские женщины-врачи и медицинские сестры коротко подстрижены. Они все полные и курят сигареты. Госпиталь МЧС состоит из нескольких больших палаток.

Его охраняют военные. Если начинается стрельба — все пригибаются.

Царевна Будур.

17 февраля 2000

Утром попили чай с лепешкой и пошли в сторону госпиталя на мою операцию. Но, когда мы уже проделали большую часть пути, оказалось, что русские военные перекрыли дорогу. Заявили:

- Сегодня проход закрыт! На весь день! Без возражений! Пошли прочь!

Пришлось поворачивать.

Я в душе даже обрадовалась неожиданной отсрочке.

Продолжаю

Я в аду!

Началось все с того, что я услышала оглушительный мат, и мама, подбежав, меня ударила, продолжая что-то кричать о столе. Я спросила ее:

— Что случилось?

Она принялась лупить меня веником и заодно пояснила:

— Ты вчера делала на столе лепешки и не убрала за собой муку!

Но я вчера делала лепешки не на столе, а подстилая на стол бумагу.

Значит, муки там быть не может!

Я пошла, посмотреть на стол: там, правда, есть пятна от чая, но муки нет. Взяла тряпку и вытерла.

— Ты подняла такой скандал вместо того, чтобы вытереть стол? — спросила я, ее.

— Ах ты, тварь! — раздалось в ответ, и, схватив нож, она кинулась ко мне.

На меня вдруг такое равнодушие нашло от человеческой подлости, что я совершенно спокойно стояла и смотрела на нее с ножом. Она постояла так немного и отошла.

Пока я мыла тарелки в тазу, мама примостилась рядом, сложив на груди руки, как полководец, и кричала, что ненавидит меня за мою внешность (!), за мой голос(!) и вообще за все.

Я ее, молча, слушала и совсем не уловила тот момент, когда она этим воспользовалась и, подкравшись, со всей силы ударила меня по лицу.

Я ее оттолкнула от себя со словами:

— Я тебя слушаю, как дочь, а ты!

Это ее разозлило еще больше, и она продолжила меня лупить, не переставая выкрикивать ругательства.