Дикарка Жасмин - Смолл Бертрис - Страница 10

— Как всегда, ваша мудрость приводит меня в трепет, милостивая госпожа, — промолвил он. Ругайя Бегум улыбнулась:

— У нас ведь с тобой было много приключений с нашей дорогой девочкой, Адали. Помнишь, как однажды она пожалела боевых слонов отца и отпустила их на волю?

— А они бродили по Лахору, жалобно трубя и пугая жителей, которые решили, что на них напали, — всхлипнул Адали от смеха.

— Даже Акбара это рассмешило, — усмехнулась Ругайя Бегум. — Правда, потом он ее жутко бранил, потому что ему пришлось заплатить за весь ущерб, особенно продавцам фруктов и овощей на рыночной площади. Слоны съели все, что попалось им на глаза!

— И наш добрый и милостивый господин тогда объяснил юной принцессе, что боевые слоны воспитаны для битвы и получают в ней наслаждение. И, поняв, как напугала слонов, которые на свободе почувствовали себя потерянными, она раскаялась в своей шалости. А господин велел приходить к нему, если ей еще когда-нибудь покажется, что с животными обращаются жестоко. Он любит этих созданий и научил любить их дочь.

Их воспоминания прервал звук барабана, который сопровождал правителя во время путешествий. Акбар приближался к дворцу.

— Найди Ясаман! — распорядилась Ругайя Бегум, и Адали бросился выполнять приказ.

Женщина повернулась к зеркалу высотой в рост человека, чтобы осмотреть себя, и осталась довольна отражением. На ней было ягули — платье с поясом выше талии — любимое одеяние ее предков, Моголов. Оно оставляло шею открытой, рукава плотно облегали руки, юбка ниспадала фалдами. Темно-синий цвет очень ей шел, а шелк юбки, затканный серебряными звездами, подчеркивал блеск ее волос. Ожерелье из морских жемчужин и цейлонских сапфиров, сапфиры в ушах — она еще хороша собой.

— Что ж, — прошептала она себе, — я становлюсь старой женщиной. Но, по воле Аллаха, я и в старости красива!

Она пригладила и поправила прекрасные седые волосы, разделенные посередине на пробор и собранные на затылке в изящный узел. Ее простое, но мягкое лицо было тронуто морщинками только у глаз. Она гордилась своей кожей, нежной и эластичной. Да, мало найдется людей, знающих, что весной в день рождения ей исполнится шестьдесят.

— Мама Бегум! Мама Бегум! — танцующей походкой в комнату вбежала Ясаман. — Папа почти во дворе. Ох, какая ты красивая!

Ругайя Бегум счастливо улыбнулась:

— Ты меня совершенно затмеваешь. Я поражена тем, что вижу: ты совсем взрослая.

— Я? — Ясаман задохнулась от удивления. Ругайя Бегум отвернулась от зеркала и погладила дочь по щеке:

— Ты.

— Как ты думаешь, папе понравится мой наряд? Эта кисея называется «утренняя роса». Ее прислала мне тетя Иодх Баи. Такую может носить только дочь Могола.

— Я знаю. — Губы Ругайи Бегум слегка растянулись в улыбке. — Есть и другие: белизна облаков, капли дождя, цветы жасмина, серебро августовской луны, но только настоящая принцесса может носить такую. Она идет к твоим переливчато-синим с золотом шароварам и блузке. И мне нравится, как Торамалли причесала тебя.

Черные длинные волосы Ясаман были распущены. Служанка заплела косу, украсив ее жемчужинами и бриллиантами. Она ниспадала девочке на плечи и переливалась при каждом движении. В волосах блестела золотая пудра, в маленьких ушах сверкали бриллианты.

— Ты выглядишь превосходно, — успокоила ее мать. — Пойдем навстречу отцу.

Рука об руку они вышли во двор, куда въезжал правитель. Осенью Акбару исполнялся шестьдесят один год. Он все еще был привлекательным мужчиной, и болезнь, исподтишка подтачивающая его силы, пока не была заметна. Он был одет во все белое: от тюрбана на голове до длиннополой туники, закрывавшей шаровары. Нетронутую белизну нарушали лишь золотые туфли со сверкающими алмазами.

Спустившись с лошади, он раскрыл объятия жене и дочери.

— Ну, наконец! — вздохнул он и притворно оглянулся. — Ругайя, милая, а где Ясаман? Почему она не выходит поздороваться со старым отцом?

— Папа! — прыснула Ясаман и обняла Акбара. — Это же я! Правитель отстранил ее:

— Нет, ты не можешь быть моей маленькой дочкой. Ты слишком соблазнительна, а Ясаман — лишь ребенок. — Его темные глаза искрились.

— Папа, мне сегодня исполнилось тринадцать лет. Я — взрослая женщина, — объявила Ясаман.

— Ты уверена, что ты Ясаман Кама Бегум, — подшучивал он, — а не смазливая девушка, проникшая во дворец, чтобы стащить подарки?

— Подарки? — Ясаман притворилась обиженной, но тут же снова рассмеялась.

— Ну вот, теперь я спокоен: ты еще не совсем взрослая, — сухо заметил Акбар.

— А разве ты не хочешь, чтобы я выросла? — Девушка взяла отца за руку, чтобы вести во дворец.

— Чем старше становишься ты, тем старее я, мой маленький розовый бутон, — объяснил правитель. — Это естественный порядок вещей, но совсем не тот, какого хочу я.

— А каким бы он был, если бы ты мог его изменись папа? — с любопытством спросила принцесса.

— Я бы изменил немногое. Мне бы хотелось, чтобы остались жить мои сыновья-близнецы Хуссейн и Хассан, умершие при родах. И конечно, чтобы от нас не уезжала Кандра. А если бы Господь позволил мне менять ход вещей, с нами и сегодня был бы Абу-л Фазл. — Глаза Акбара затуманились печалью. — Так много людей, которых я любил, покинули этот мир.

— Не грусти, папа, — взглянула Ясаман на отца. — Мы с мамой Бегум тебя любим. И мы здесь, с тобой, вместо всех тех, кто тебя покинул. И другие тоже.

.Правитель пристально посмотрел дочери в лицо:

— Ты растешь. И говоришь мудрые слова. Они покинули двор, прошли через дворец на террасу на берегу озера, где должен был состояться праздник.

— Добрый вечер, мой милостивый господин, — Адали приветствовал с поклоном Акбара. — Лодки с королевскими женами как раз подходят.

Акбар кивнул. Стоя на берегу с дочерью и старшей женой, он смотрел, как по тихой воде озера приближались и причаливали к мраморной пристани у подножия небольшой лестницы суда, празднично украшенные сверкающими фонариками. Лодки высаживали пассажиров и удалялись к середине озера, где бросали якорь. Ясаман приветствовала каждую из гостей.

Следя, как они прибывают, Ругайя Бегум решила, что к большинству жен Акбара время не было таким милостивым. Вторая жена правителя Зада Бегум была старше мужа на несколько лет и всю жизнь выглядела серой мышкой. Теперь годы высушили и согнули ее. Она выдавши улыбку Ясаман, и та, горячо расцеловав ее в морщинистую щеку, сама провела к удобному мягкому сиденью. Надменная Зада Бегум никогда не признавала Кандру, но по непонятной причине Ясаман была ее слабостью.

Третья жена, Салима Бегум, мать старшей сестры Ясаман, Шахзад-Каним Бегум, тоже не любила Кандру, но иное дело — девочка. Она была в кровном родстве с ее ребенком, принцесса королевского происхождения из Моголов, а не какая-то иностранка, на которую Салима взирала с презрением. Она была худой и высокой, с металлического оттенка седыми волосами и с загибающимся к старости, крючковатым, как у ястреба, носом. — Сколько же тебе лет, дорогая? — спросила она у Ясаман.

— Сегодня исполняется тринадцать, милая тетя. — Девочка давно знала, что с колкой Салимой не стоит шутить.

— У тебя грудь взрослой женщины, — грубовато заметила Салима. — Пора замуж.

— Так говорит и моя мать, — вежливо согласилась Я саман.

— В самом деле? — кивнула Салима. — Хоть в этом-то она права. — И подсела к Заде Бегум, которая была ее лучшей подругой.

Следующей оказалась Альмира, мать Мурада, когда-то красивая и страстная женщина, из-за которой у Акбара были неприятности, теперь — озлобленная, с пустыми глазами. Несмотря на возраст, Ясаман понимала эту тетю. Она тепло поздоровалась с ней, но в ответ получила едва заметный кивок головой.

Принцесса Кандеша Лейла, мать второй дочери Акбара, Шукуран Низы Бегум, вежливо поцеловала Ясаман и прошла мимо. Потом приехала Рупмати, принцесса Биканера, мать очаровательного слабовольного принца Даниила, младшего брата Ясаман. Появились Камлавати, принцесса Джайсальмер и ее кузина, принцесса Пура-гадх, обе — милые дамы, которых Ясаман, в сущности, не знала, потому что жила и в Лахоре, и в Кашмире в собственном дворце. Госпожа Ваги и ее дочь Арам-Бану Бегум, сестра Ясаман, сошли на берег после них и были тепло встречены. Ваги была только любовницей, по за одно короткое свидание как-то сумела зачать ребенка. Жизнь этой добросердечной женщины вращалась вокруг ее слабенькой дочери, которой теперь исполнилось двадцать два года, и благотворительности, диктуемой ее убеждениями истовой мусульманки.