Время умирать - Смит Уилбур - Страница 8

Некоторое время она сушила волосы, потом расчесала их. Затем она чуть-чуть подкрасилась, слегка подвела губы и, взглянув на себя в небольшое зеркальце, почувствовала себя еще лучше.

«Так кто у нас там тщеславный, а?» — улыбнулась она своему отражению и отправилась к походному костру, где уже расположились мужчины. Она с удовлетворением отметила, что при ее появлении они замолчали и уставились на нее. Шон с его дурацкой вежливостью, которая всегда только раздражала Клодию, встал, чтобы поприветствовать ее.

— Садитесь. — Она постаралась, чтобы ее слова звучали как можно более грубо. — Что вы вечно вскакиваете!

Шон как ни в чем не бывало улыбнулся.

«Смотри, не вздумай показать ей, как она тебя достала», — одернул он себя и придержал полотняное кресло до тех пор, пока она не уселась и не вытянула ноги в ботинках к огню.

— Принеси-ка донне стакан, — приказал Шон слуге. — Ты знаешь, что она любит.

Слуга принес ей виски на серебряном подносе. Все было просто идеально. Хрустальный стакан с каплей дорогого «шиваса» — только-только, чтобы придать необходимый цвет воде «перье» — с должным количеством льда. Слуга был облачен в снежно-белую канзу, нижний край которой опускался гораздо ниже колен. Алая лента через плечо означала, что он старший из прислуживающих за столом слуг, а на голове красовалась алая феска. Два его помощника скромно стояли поодаль, на них тоже были белые одеяния, а головы также украшали алые фески. Все это слегка раздражало Клодию: их троих обслуживали двадцать человек. Все это было так по-сибаритски, так по-колониальному, так отдавало эксплуатацией. Ведь как-никак на дворе 1987 год и империи давно и след простыл — и все же виски был просто восхитителен.

— Вы, я полагаю, ждете, что я поблагодарю вас за спасение, — заметила она, сделав первый глоток.

— Вовсе нет, крошка. — Шон почти с самого начала заметил, насколько она ненавидит это обращение. — Более того, я даже не жду, что вы извинитесь за свою непроходимую глупость. Честно говоря, я больше боялся попасть в львицу. Вот это действительно была бы трагедия.

Их пикировка, как всегда, была легкой и искусной, и Клодия поняла, что даже получает от нее удовольствие. Каждый ее удар, достигающий цели, доставлял ей удовольствие даже большее, чем удачный день в суде. Поэтому она была разочарована, когда старший официант замогильным голосом возвестил:

— Шеф велела сказать обеда готова, мамбо.

Шон повел их в палатку-столовую, освещенную свечами в канделябре мейсенского фарфора. Столовые приборы были из чистого серебра, в чем Клодия убедилась, незаметно посмотрев, есть ли проба, на кружевной скатерти из Мадейры сверкали фужеры уотерфордского хрусталя, а за каждым из складных походных кресел стояло по одетому в белое официанту.

— Что предпочтете сегодня, Капо? — спросил Шон.

— Может быть немного Вольфганга Амадея… — предложил Рикардо, и Шон, прежде чем сесть, нажал кнопку магнитофона. Залитую неверным светом свечей палатку наполнили аккорды Семнадцатого фортепианного концерта Моцарта.

Подали гороховый суп с перловкой и мозговыми буйволиными костями, приправленный страшно жгучим соусом чили, который Шон называл Пели-Пели Хо-Хо.

Клодия унаследовала от отца любовь к красному перцу, чесноку и красному вину, но даже она не смогла приступить ко второму блюду — буйволиному рубцу под белым соусом. Оба мужчины любили так называемый зеленый рубец. Это было просто-напросто эвфемизмом, означающим, что желудок перед приготовлением не до конца очищается от содержимого.

— Это всего-навсего пережеванная трава, — заметил ее отец, от чего она почувствовала себя еще хуже, и тут, к счастью, повернула голову, и ее ноздрей коснулся тонкий аромат блюда, которое шеф готовил специально для нее. Под золотистой корочкой пирога нежились кусочки филе и почек антилопы. Когда она предложила добавить туда еще и десять зубчиков чеснока, шеф лишь помотал головой в высоком белом колпаке.

— Книга говорит нет чеснок, донна.

— А моя книга говорит, что нужно много чеснока, она громко говорит, что нужно класть десять зубчиков чеснока, о'кей, шеф?

И шеф с улыбкой вынужден был капитулировать.

Клодия, с ее простым обращением и присущим ей очарованием, почти мгновенно завоевала сердца всей обслуги лагеря.

Вино было богатым и крепким южноафриканским «каберне», нисколько не уступающим ее любимому «кьянти», поэтому она отдала должное и вину, и пирогу. Все пережитое за день, солнце и свежий воздух пробудили в ней зверский аппетит. Она, как и ее отец, могла свободно есть и пить, не опасаясь, что это повредит талии. Вот только разговор оказался сущим разочарованием. Как и во все предыдущие вечера, мужчины обсуждали достоинства ружей, тонкости охоты и то, как сподручнее убить какое-нибудь несчастное дикое животное. Разговоры об оружии казались ей какой-то невразумительной чушью.

Отец, например, говорил нечто вроде: «Уэзерби-300 выталкивает 180-грановую пулю со скоростью 3200 футов в секунду, следовательно, дульная энергия составляет более 4000 футов на унцию плюс колоссальный гидростатический шок».

А Шон на это, скорее всего, отвечал бы: «Вы, янки, только и думаете, что про скорость. Понимаешь, Капо, ведь Рой Уэзерби выпустил в Африке больше пуль, чем ты за свою жизнь съел спагетти. Нет, лично мне подавай высокую кучность, нозлеровский затвор и плевать на скорость…»

Ни один мало-мальски разумный человек не мог бы продолжать обсуждать подобные вещи на протяжении долгих часов, убеждала она себя, и тем не менее каждый вечер после очередной охоты, после того как она наконец уходила спать, Шон и отец оставались у костра и под коньяк и сигары продолжали обсуждать подобные проблемы.

Однако когда они начинали обсуждать повадки разных животных, она проявляла интерес к разговору и порой даже принимала в нем участие — правда, обычно, чтобы выразить неодобрение. Обычно они обсуждали каких-то конкретных животных — легендарных старых особей, которых Шон наградил своими кличками. Это раздражало Клодию точно так же, как и то, что он называл отца «Капо». Можно подумать, будто ее папа был каким-то там крестным отцом мафии. Одно из таких животных Шон окрестил «Фридрихом Великим», но чаще величал просто «Фрицем». Это был лев, на которого они сейчас охотились, лев, ради которого они и подвесили на дереве буйволиную тушу.