Перевозчик (СИ) - Осворт М. "athwart" - Страница 48

«Простая хорошая еда». Вот так. Выбор, которым руководствовался старик, составляя свою библиотеку, не на шутку уже озадачивал Мичи. Незамысловатое название, выведенное на служивших в качестве обложки промасленных дощечках в палец толщиной - Мичи оценил интересный ход, очевидно имевший целью удобство пользования книгой в условиях, для большинства книг не слишком благоприятных; толстые страницы, пропитанные чем-то похожим на воск - причем уже явно после того, как книга была написана и побывала в употреблении: тут и там бумагу украшали расплывшиеся жирные пятна. Сборник кулинарных рецептов. В сундуке Онди! Онди - который на памяти Мичи едва ли хоть раз употреблял иную еду, кроме той, что готовилась в здешней трапезной. Кормили самадо весьма неплохо - хоть и назвать эту кухню изысканной язык бы не повернулся. Словом, полнейшее равнодушие старика к этой стороне жизни было очевидным - если не сказать подчеркнутым. И вдруг - вот вам, пожалуйста! Кулинарное, видите ли, искусство. Что же дальше? Самоучитель салонных танцев, обиходных полную меру тому назад? Мичи задумчиво вертел книгу так и эдак, словно ожидая обнаружить какой-то замысловатый секрет, расставляющий все по местам, возвращающий образ Онди: привычный, любимый, и как недавно еще казалось - вполне знакомый. Но книга была ровно тем, чем была, ни больше, ни меньше: сборником рецептов. Мичи зачем-то открыл ее, где-то посредине, мельком взглянул. Тут же присмотрелся внимательнее. Знакомый ведь почерк! Вытащил из стопки «Жизнь, как она есть». Сравнил. Все точно. Это рука Онди, однозначно. Мичи был совершенно уверен. И совершенно растерян, не в силах представить себе причину, по которой старик мог бы взяться за подобного рода труд. Неужели так плохо было тогда с деньгами? Но зачем столько лет хранить это - Мичи начинал почти ненавидеть проклятую деревяшку - у себя в сундуке, среди немногих, столь тщательно подобранных книг и предметов? Ладно, может быть, что-то прояснит последняя страница?

Последняя страница не только не помогла Мичи понять и смириться с существованием этой книги, но поставила его в тупик окончательно. Книга не просто была переписана Онди - она им была написана. Он был автором, создателем этой книги! Выбора больше не было: оставалось только откинуть крышку, начать читать. Может, хоть так получится разобраться. Книга, по счастью, начиналась не рецептами рыбных похлебок, но предварялась введением - и Мичи углубился в написанные в столь дорогой ему рукой строки.

«Книга эта может показаться читателю - а особенно если бы он, волею обстоятельств, имел возможность знать ее автора лично - несколько неожиданной».

Вот уж, действительно! - подумал Мичи, безотчетно наслаждаясь знакомой интонацией - сквозившей здесь характерной, столь типичной для Онди манерой речи.

«Будучи самати, а с некоторых пор и самадо, большую часть своей жизни автор провел в окружении книг; в некотором смысле, буквально питаясь книгами - разумеется, не вещественной их оболочкой, не бумагой, нитками, кожей и клеем - но заключенными в них сведениями и мыслями. Мир, в котором чистому разуму, не обремененному телесными нуждами, могли бы служить пищей мысли и образы, доступные восприятию непосредственно, всегда представлялся мне мечтой, столь же прекрасной, сколь и несбыточной. Ограниченность присуща здесь, в проявленном мире, даже и самой истине, вынужденной всякий раз смирять свою необъятность ради нас, заложников собственных тел, принимая обличье слов, записанных буквами - обличье жалкое, однако же единственное, в котором способны мы хоть отчасти воспринять малую толику изначальной ее безмерности».

Однако, лихо завернуто, Онди! - мысленно восхитился Мичи, перечитав последнее предложение пару раз, дабы убедиться, что действительно уловил его смысл.

«Будучи неизбежной данностью, подобная ограниченность могла бы - что часто и наблюдается среди определенного склада людей - восприниматься исключительно в качестве досадного источника беспокойства, вынуждающего искателя истины снова и снова покидать пространство идей, уступая позыву плоти, что настойчиво напоминает каждому о потребностях, нуждающихся в утолении - и, желательно, самом безотлагательном. Долгое время искренне разделяя подобное отношение, автор этой книги имел обыкновение пренебрегать, насколько то было возможным, телесными нуждами, надолго забывая о них за чтением и письмом, заглушая их голос работой и размышлением. Когда же потребность становилась уж слишком настойчива, разумнее всего представлялось ей уступить, утолив голод наиболее простым и бесхитростным способом - по возможности, не отрываясь при том от чтения. Так продолжалось бы, вероятно, и до сих пор, не вмешайся в дело судьба, в милосердии своем даровавшая автору счастливую встречу с небезызвестным Халдо, извлекателем поистине величайшим, да к тому же и превосходным поэтом, вероятнее всего известным читателю прославленной своей выборкой под названием «Берега одиночества».

Книга, на которую ссылался Онди, была Мичи известна: то действительно была работа значительная, даже и знаковая, в течение многих лет служившая непревзойденным образцом искусства саманавадо. «Берега одиночества» были поэмой в прозе, огромным лоскутным одеялом, составленным из бесчисленных кусочков, которые Халдо собирал на протяжении целой жизни. Будучи гимном во славу полноты бытия, книга эта преимущественно состояла из непреднамеренных, как бы случайно оброненных сочинителями разных эпох высказываний - так что создание ее требовало как невероятного кругозора, так и потрясающего умения сложить из мельчайших фрагментов поражающее воображение цельное полотно.

«Будучи счастлив возможностью не только оказаться в обществе человека столь замечательного и заметного, но и беседовать с ним - что, как известно доподлинно, удавалось немногим, ибо Халдо предпочитал вести жизнь крайне уединенную - автор, конечно, горел желанием задать великому саманавадо множество вопросов: узнать его мнение о той или иной книге, спросить совета в выборе чтения, выяснить нынешние его вкусы, пристрастия, поинтересоваться текущей работой, полюбопытствовать об открытиях и находках, сделанных им уже после создания «Берегов». Халдо же - хоть, казалось, и не чуждался такой беседы - самым решительным образом отказался вести ее в стенах Библиотеки, объяснив, что строго придерживается определенных правил, позволяющих ему из любой ситуации извлекать полноту возможного удовольствия. По его словам, это было особого рода искусством, постижению и совершенствованию которого он посвятил последние годы своей жизни. Один из его приемов - хорошо знакомый всякому читателю «Берегов одиночества» - состоял в том, чтобы не смешивать меж собой однородные переживания, поскольку это не позволяет раскрыть присущую им глубину, наилучшим образом доступную восприятию именно благодаря противопоставлению. Так, по его мнению, беседа о книгах в окружении книг была подобна рисованию мелом на листе белой бумаги - а потому он поставил автора перед своеобразным выбором: либо отправиться тотчас в какую-нибудь пристойную харчевню, и вот там уже, наслаждаясь обедом, продолжать разговор о книгах - либо, не покидая стен Библиотеки, перейти к обсуждению, скажем, хорошей кухни. В полной мере осознавая свою полнейшую неспособность поддержать хоть сколько-нибудь связную беседу на подобную тему, автор предпочел первую из предоставленных возможностей - на что Халдо заметил, что, в действительности, выбор является здесь надуманным. По его мнению, всякая дельная беседа о кухне, да еще на голодный желудок, неизбежно окончилась бы в трактире; с другой стороны, отобедав, двое ученых мужей, обменявшись мыслями отвлеченными, насладившись сполна разговором касательно книг, пожелали бы вскоре вернуться в их окружение, столь для себя естественное, что в нашем случае означало - под своды Библиотеки. Однако, если бы только обед удался на славу, само это переживание непременно бы побудило товарищей, оказавшихся вновь среди книг, в привычной своей среде, к обсуждению особенностей и достоинств отведанных только что яств, которое непременно переросло бы в разговор о собственных - эти слова произнес он с особенным выражением - открытиях и находках в подобной области. Автор поспешно заметил, что не располагает пока, к сожалению, сколь-нибудь значимым опытом этого рода - в ответ на что Халдо взглянул на него с неподдельным состраданием и сказал: ну, так идем же скорее! Оказавшись в небольшом заведении, отличавшимся, по его словам, занимательным своеобразием, не идущим в ущерб вкусу и качеству, Халдо подробно и вдумчиво изучал меню, советовался с хозяином, вытребовал к себе повара, долго обсуждал с ним особенности приготовления, и сделал, наконец, заказ для нас обоих - хотя автор и предполагал поначалу ограничиться кружкой-другой привычной ему оммы.