Свирепая справедливость - Смит Уилбур - Страница 12

Потребовался час напряженной работы, прежде чем он почувствовал удовлетворение. Теперь он может сообщить о своем решении Колину Ноблу, приближающемуся на борту «Геркулеса», и через четыре минуты после того, как шасси самолета коснется земли, все его люди с их разнообразными умениями и сноровками займут нужные позиции.

Питер оторвался от карты и сунул блокнот в нагрудный карман. Снова внимательно оглядел в бинокль безмолвный самолет с зашторенными иллюминаторами – но на этот раз позволил себе роскошь эмоций.

Он почувствовал, как из недр его души поднимаются гнев и ненависть, как убыстряется ток крови и напрягаются мышцы живота и бедер.

Снова перед ним многоглавое чудовище. Залегло в засаде, готовое к прыжку, ждет, как бывало уже не раз.

Ему вдруг вспомнились осколки стекла на булыжных мостовых Белфаста, сверкавшие под фонарями, как алмазы; вспомнился густой запах взрывчатки и крови.

Вспомнилась мертвая молодая женщина у тротуара перед развороченным нутром фешенебельного лондонского ресторана. Взрыв обнажил ее прекрасное юное тело, оставив только обрывки кружевного французского белья.

Вспомнилась семья – отец, мать, трое маленьких детей, – сгоревшая в своей машине; их обугленные тела корчились в пламени, словно исполняя жуткий медленный танец. С того дня Питер не мог есть жареную свинину.

Вспомнились испуганные глаза ребенка, глядящие сквозь кровавую маску; рядом с девочкой – ее оторванная рука, бледные пальцы еще сжимают маленькую грязную тряпичную куклу.

Эти разрозненные картины мелькали в его памяти, питая ненависть, пока та не заполнила все его существо; от нее защипало глаза, и пришлось опустить бинокль и вытереть их тыльной стороной ладони.

Вот враг, с которым он уже встречался. Однако чутье предостерегало: с их последней встречи враг стал сильнее, потерял последнее сходство с человеком. Питер старался обуздать ненависть, чтобы та не мешала ему рассуждать здраво – впереди ждали трудные часы и дни. Но чувство было слишком сильно, а он сдерживал его слишком долго.

Ему чудился в этой ненависти вражий голос. Именно ненависть питала извращенную философию и чудовищные действия врага; опуститься до ненависти значило опуститься на дочеловеческий уровень. Но ненависть не сдавалась.

Питер Страйд полностью отдавал себе отчет в том, что источник этой ненависти – не только память об ужасной смерти и искалеченных телах, которых он навидался в прошлом. Скорее ее породила угроза, которую враг представлял для всего общества, цивилизованных порядков, законности. Если позволить злу восторжествовать, писать законы станут революционеры с безумным взглядом и зажатым в кулаке пистолетом, править миром – разрушители, а не созидатели. Подобная возможность вызывала у Питера Страйда еще большее отвращение, чем кровь и насилие, и ненависть его была ненавистью солдата. Ибо только солдат знает, что такое ужасы войны.

Инстинкт бойца призывал его немедленно выступить и уничтожить врага, но ученый и философ в нем предупреждал: еще не время – и огромным усилием воли Питер обуздал свое желание.

В то же время он понимал, что поставил под угрозу всю свою карьеру именно ради этого момента, этой непосредственной встречи со злом.

Когда ему не дали возглавить «Атлас» и взамен назначили политика, Питеру следовало бы отклонить назначение на меньшую должность в той же организации. Перед ним открывались иные возможности, но он предпочел остаться в проекте – и надеялся, что никто не почувствовал глубину его негодования. Бог свидетель, у Кингстона Паркера с тех пор не было оснований жаловаться. Никто в «Атласе» не работал с большей отдачей, и Питер много раз доказывал свою верность.

Теперь ему казалось, что все это было не зря – миг, ради которого трудился Питер, наконец наступил. Там, на раскаленном бетоне под африканским солнцем, его ждал враг – не на тихом зеленом острове под дождем, не на грязных улицах густонаселенного города, но это был все тот же старый враг, и Питер знал: его время пришло.

Когда Питер забрался в салон «Хокера», превращенный в его штаб-квартиру, и опустился в кожаное кресло, связь уже установили, и на главном экране был Колин Нобл. На правом верхнем экране помещалось панорамное изображение южной части главной полосы; в самом его центре, как орел в гнезде, сидел «боинг». На другом экране виднелась пилотская кабина самолета при максимальном увеличении, с такими четкими подробностями, что Питер без труда прочел на ярлычке название фирмы, изготовившей одеяло, которым занавесили окно. На третьем экране была диспетчерская: на переднем плане перед экранами радаров – сотрудники в рубашках с коротким рукавом, а у них за спиной, за большими окнами, все тот же «боинг». Камеры час назад установили в здании аэропорта. Еще один экран оставался темным. Главный экран заполнило знакомое добродушное лицо Колина Нобла.

– Будь у тебя кавалерия, а не десант, – усмехнулся Питер, – ты был бы здесь еще вчера...

– Куда торопиться, приятель? Я вижу, веселье еще не началось. – Колин улыбнулся с экрана и сдвинул бейсболку на затылок.

– В точку, – согласился Питер. – Мы даже не знаем, кто организовал эту гулянку. Какова последняя оценка времени прибытия?

– Ветер попутный... Будем через час двадцать две, считая с этого момента, – ответил Колин.

– Ну хорошо, перейдем к делу, – сказал Питер и начал знакомить Нобла со своими решениями, сверяясь с записями в блокноте. Иногда он просил операторов сменить кадр, и те в соответствии с его указаниями давали панораму или крупный план, показывали радарную станцию или вентиляторы служебного ангара, за которыми Питер решил поместить снайперов. Изображение передавалось и в просторный трюм «Геркулеса», чтобы те, кто займет ту или иную позицию, могли заранее изучить ее и тщательно подготовиться. Оно же с незначительным искажением передавалось через спутник на экран в центральном штабе «Атласа» в западном крыле Пентагона. Развалившись в кресле, точно старый лев, Кингстон Паркер следил за каждым словом разговора и отвлекся лишь однажды, когда помощник принес ему телексы. И немедленно распорядился выйти на связь с Питером.

– Простите за вмешательство, Питер, но у нас есть полезные сведения. Предположив, что боевики сели на «ноль семидесятый» в Маэ, мы связались с сейшельской полицией и попросили проверить список пассажиров. Там на борт поднялось пятнадцать человек, десять из них – жители Сейшел. Местный торговец с женой и восемь детей в возрасте от восьми до четырнадцати лет. Это дети служащих, нанятых правительством Сейшел для работы по контракту; они возвращаются в свои школы к новому учебному году.

Питер ощутил, как на него огромной тяжестью наваливается ужас. Дети. Почему-то юные жизни казались более важными и хрупкими. Но Паркер продолжал говорить, держа в левой руке ленту телекса, в правой – трубку и почесывая шею черенком.

– Далее, английский бизнесмен из компании «Шелл Ойл» – он хорошо известен на острове – и четверо туристов: американка, француз и двое немцев. Эти четверо держались вместе, и таможенники и полицейские их хорошо запомнили. Две женщины и двое мужчин, все молодые. Салли-Энн Тейлор, двадцати пяти лет, американка; Хайди Хоттшаузер, двадцати четырех, и Гюнтер Ретц, двадцати пяти лет, немцы; Анри Ларусс, двадцати шести лет, француз. Полиция собрала сведения об этой четверке. Они провели две недели в отеле «Риф» близ Виктории, женщины в одном двухместном номере, мужчины – в другом. Большую часть времени плавали и загорали – до тех пор, пока пять дней назад в порт Виктории не пришла небольшая океанская яхта: тридцать пять футов, одиночное кругосветное плавание, на борту американец. С тех пор четверка все время проводила на яхте; за двадцать четыре часа до отправления «ноль семидесятого» та отплыла.

– Если яхта доставила им вооружение и взрывчатку, значит, операцию планировали заблаговременно, – задумчиво сказал Питер. – И чертовски хорошо планировали. – Он снова почувствовал укол возбуждения: враг начинал обретать лицо, зверь обрисовался яснее – и стал еще уродливее и отвратительнее. – Имена по компьютеру пробили? – спросил он.