Пылающий берег (Горящий берег) - Смит Уилбур - Страница 121

— Ах, Анна, Анна, я бы все на свете отдала, лишь бы только увидеть твое милое, некрасивое, дорогое лицо снова!

Пока они шли по руслу реки, недели превращались в месяцы, ребенок в животе у Сантен подрастал.

Поскольку ее еда была скудной, но здоровой, а ежедневные упражнения в виде ходьбы, рытья земли и переноса тяжестей тоже делали свое дело, ребенок не был крупным и лежал высоко. Груди Сантен налились, иногда, когда была одна и сочной мякотью клубня оттирала тело от грязи, она горделиво поглядывала на них, восторгаясь смешно торчавшими кверху розовыми сосками.

— Как бы мне хотелось, чтобы ты видела их сейчас, Анна. Ты бы уже не смогла мне сказать, что я похожа на мальчика. Правда, на ноги пожаловалась бы, как всегда, решив, что они слишком длинные и худые и к тому же мускулистые. Ах, Анна, хотела бы я знать, где ты сейчас…

Однажды утром, на заре, когда они прошагали уже несколько часов, Сантен взобралась на вершину невысокого холма и внимательно огляделась вокруг.

Воздух с ночи еще сохранялся прохладным и таким чистым, что было видно горизонт. Позже, когда наступит жара, он сгустится и станет полупрозрачным, как опал, а солнце высушит краски ландшафта. Мираж сказочным образом изменит все вокруг, и самые обычные скалы или заросли растительности внезапно приблизятся, превратившись в дрожащих чудовищ.

А сейчас вершины гор возвышались остроконечными пиками и не теряли своих богатых красок. Волнистые равнины потонули в серебристой дымке трав, на них росли деревья — настоящие, живые деревья, а не те побитые жарой древние мумии, что стояли на равнине у подножия дюн.

Величественные, похожие на верблюжьи горбы, зонтичные акации произрастали необычно. Их мощные стволы, покрытые шершавой, как крокодиловая кожа, корой будто нарочно приделали к раскинувшейся зонтиком пушистой кроне из нежных, серебристо-зеленых листьев. На ближайшей из акаций построила общее для всех гнездо размером со стог сена стая общительных ткачей. Каждое новое поколение этих неприметных, серовато-коричневых мелких пташек высиживало в нем яйца до тех пор, пока однажды крепкое дерево не раскалывалось под непомерно большим весом. Сантен уже видела такие гнезда, валявшиеся на земле под треснувшей акацией вместе с ветками, на которых они крепились, из них несло смрадом разлагавшихся трупиков сотен птенцов и разбитых яиц.

А за этим странным лесом, посреди равнины, круто вздымали свои вершины невысокие холмы — африканские копи, склоны которых ветер и палящее солнце обточили и обожгли так, что они превратились в геометрические фигуры с острыми, как зубы дракона, краями. Мягкий свет восходящего солнца высвечивал на скалистых стенах всевозможные оттенки коричневого, красного и бронзы, а на верхушках гор были хорошо видны венчавшие их доисторические деревья с мясистыми стволами и кронами, как у пальм.

Сантен остановилась, опершись на палку, охваченная трепетом при виде этого сурового великолепия. Стада изящных газелей паслись на равнине. Это были светлые, как облачка дыма, и столь же бестелесные маленькие животные, необычайно грациозные, с изогнутыми рогами, похожими на лиру. Красивый и яркий, коричневый, как корица, мех на спинках отделяла от белоснежной шкурки внизу полоса шоколадно-темного меха сбоку.

Пока она наблюдала, ближайшие к ней животные, напуганные человеческим присутствием, стали подпрыгивать и бить копытами воздух, что было характерным проявлением тревоги и отчего они получили свое название — «прыгуны». Газели наклоняли головы так низко, что едва не касались копыт, выстреливали в воздух прямыми, как натянутая струна, ногами, одновременно раскрывая глубокую складку кожи, протянувшуюся вдоль спины, из-под которой крылом вылетала незаметная до этого тонкая белая грива.

— О-о, ты только посмотри на них, Х-ани! — вскрикнула Сантен. — Они такие красивые!

Однако поданный сигнал тревоги мгновенно передался остальным животным, и по равнине уже неслись сотни антилоп, подпрыгивая высоко в воздух и распустив сверкающие белые гривы.

Опустив свой груз на землю, О-хва согнул голову и стал подражать животным. Он пританцовывал на выпрямленных ногах и пощелкивал пальцами по спине, и движения были столь точными, что, казалось, охотник превратился в быстроногую маленькую антилопу. Повалившись на землю, обе женщины чуть не умерли от приступа неудержимого смеха. Общая радость длилась долго и после того, как горы растворились в дымке жара, временно облегчив их страдания, когда начало палить полуденное солнце.

Во время длинных остановок в середине дня О-хва взял за правило отделяться от женщин, и скоро Сантен привыкла видеть его крошечную фигуру, сидящую на скрещенных ногах в тени кустов верблюжьих колючек со шкурой быка на коленях, которую он вычищал перочинным ножиком. Во время переходов бушмен нес аккуратно сложенную и свернутую шкуру на голове. Однажды, когда Сантен захотелось вдруг рассмотреть ее, О-хва так разволновался, что пришлось умилостивить его, прося прощения.

— Я не собиралась делать ничего дурного, достопочтенный О-хва.

Однако ее любопытство разгорелось еще больше. Старый бушмен был настоящим умельцем и обычно с удовольствием демонстрировал изделия своих рук. Вовсе не протестовал, когда она наблюдала, как он сдирал гибкую желто-бурую кору со ствола вельвичии, а затем сворачивал из нее колчан для запасных стрел, украшая его рисунками птиц и зверей, выжженными на коре угольками из костра.

Показал Сантен, как из кусочков твердой белой кости вытачивать наконечники для стрел, терпеливо шлифуя их плоским камнем. А один раз даже взял ее с собой, чтобы поискать личинки. Из них он делал яд для стрел, который убил оленя и который мог в течение нескольких часов убить человека. Она помогала рыть землю под особым видом кустарника и выбирать коричневые шарики, бывшие на самом деле куколками, в которых развивались жирные, белые личинки жуков diamphidia.

Обращаясь с куколками с чрезвычайной осторожностью, ибо даже самое мизерное количество сока личинки, попав в организм, означало бы медленную, но верную смерть, О-хва растирал их в однообразную массу. Затем сгущал ее соком дикой сансевьеры и смазывал наконечники стрел этой липкой смесью. Из той же сансевьеры вытягивал крепкие волокна, сплетал в прочные жгуты и привязывал ими наконечники к древку стрел.