Орел в небе - Смит Уилбур - Страница 19

Она села на край кровати, и он снова поразился блеску и гладкости ее кожи, мягким тонам загара там, где солнце окрасило ее в цвет горелого меда, контрасту бело-розовых грудей и темных густых завитков волос внизу мягко круглящегося живота.

Она склонилась над ним, по-прежнему стыдливо, пальцем коснулась его щеки, провела по горлу и груди, где на твердых мышцах лежала звезда Давида.

– Ты прекрасен, – прошептала она и поняла, что сказала правду. Ведь Дэвид был высок и строен, с мускулистыми плечами, узкими бедрами и плоским животом. Черты лица были чистыми и совершенными, и, возможно, единственным их недостатком было излишнее совершенство. Лицо казалось почти нереальным, как будто Дебра возлегла с ангелом или языческим богом.

Она забралась на кровать с ногами, вытянулась рядом с Дэвидом на кружеве покрывала, и они лежали лицом друг к другу, не притрагиваясь, но так близко, что она чувствовала тепло его живота около своего, как ласковый пустынный ветер, а его дыхание шевелило темные мягкие волоски у нее на щеке.

Она вздохнула – счастливо и удовлетворенно, как путник, достигший конца тяжелого и долго пути.

– Я люблю тебя, – впервые сказала она, взяла его голову, обхватила ее руками и нежно прижала к своей груди.

Много времени спустя ночная прохлада проникла в комнату, и они сонно встали и забрались под одеяло.

Когда они снова погружались в сон, Дебра пробормотала:

– Я так рада, что операция не понадобится, – и он слегка усмехнулся.

– Разве не лучше было обнаружить это самой?

– Намного лучше, любимый. Намного лучше, – согласилась она.

Дебра целый вечер объясняла Дэвиду, что для поездок с базы домой на улицу Малик дорогая спортивная машина вовсе не нужна: она уже знала вкусы своего мужчины. Она подчеркивала, что это страна молодых первопроходцев, и экстравагантность и роскошь тут неуместны. Дэвид яростно спорил, зная, что в этот момент Арон Коган и его агенты обыскивают ради него всю страну.

Дебра предложила японский компакт, такой же, как у Джо, и Дэвид сказал, что серьезно над этим подумает.

Посыльный Арона Когана доставил "Мерседес Бенц 350 SL", принадлежавший немецкому поверенному в делах в Тель-Авиве. Этот джентльмен возвращался в Берлин и хотел избавиться от машины – за соответствующую сумму наличными. Единственного телефонного звонка оказалось достаточно, чтобы договориться об оплате через Швейцарский банк в Цюрихе.

Машина была бронзово-золотистая, меньше двадцати тысяч миль пробега, и за ней ухаживали с любовью и вниманием знатока-любителя.

Дебра, возвращаясь на мотороллере из университета, обнаружила в начале улицы Малик, где тяжелая цепь препятствовала проезду любых моторизованных средств передвижения, великолепную машину.

Она бросила на нее один взгляд и тут же без малейших сомнений поняла, чья она. И действительно сердилась, когда ворвалась на террасу, но постаралась притвориться еще более рассерженной.

– Дэвид Морган, ты совершенно невозможен.

– Ты быстро все схватываешь, – покорно согласился Дэвид; он загорал на террасе.

– Сколько ты за нее заплатил?

– Спроси о чем-нибудь другом, куколка. Этот вопрос мне уже наскучил.

– Ты на самом деле... – Дебра смолкла в поисках слов. Наконец нашла нужное и выпалила: – испорченный!

– Ты не знаешь подлинного смысла этого слова, – мягко ответил Дэвид, вставая и лениво идя к ней. Хотя они были любовниками всего три дня, Дебра узнала этот блеск его глаз и торопливо попятилась. – Я объясню тебе его значение, – пообещал Дэвид. – Я дам тебе практический урок испорченности в таком чувствительном месте, что ты долго этого не забудешь.

Она спряталась за оливой, и ее книги разлетелись по террасе.

– Оставь меня! Убери руки, животное!

Он сделал ложный выпад вправо и схватил ее, когда она купилась на уловку. Легко поднял и прижал к груди.

– Дэвид Морган, предупреждаю, я закричу, если ты меня не отпустишь.

– Послушаем. Давай! – и она закричала, но криком леди, чтобы не обеспокоить соседей.

Джо, напротив, восхитился, увидев "трехсотпятидесятый". Они вчетвером отправились в пробную поездку по диким местам Иудеи к берегам Мертвого моря. Дорога испытывала подвески машины и водительское мастерство Дэвида, и на поворотах четверка вопила от возбуждения. Даже Дебра преодолела первоначальное неодобрение и наконец признала, что машина прекрасная – хотя все равно она признак испорченности.

Они плавали в прохладной воде оазиса Эйн Геди, там, где ручей образует глубокую заводь в скалах, прежде чем устремиться вниз и слиться с соленой водой моря.

Ханна прихватила с собой фотоаппарат и сфотографировала Дебру и Дэвида на камнях у пруда.

Оба в купальных костюмах, узкое бикини Дебры обнажает ее прекрасное юное тело, она полуобернулась, улыбаясь Дэвиду. Он улыбается ей в ответ, лицо его видно в профиль, темные волосы падают на лоб. Яркий свет пустыни подчеркивает его чистые черты, телесную красоту.

Ханна распечатала снимок для всех, и впоследствии только он остался у них напоминанием о радости и веселье тех дней, как прекрасный цветок, сорванный с дерева жизни, высушенный и сплюснутый, утративший цвет и запах.

Но будущее не омрачало этот счастливый яркий день. На обратном пути в Иерусалим машину вел Джо. Дебра настояла, чтобы они прихватили группу молодых танкистов, отправлявшихся домой в увольнение, и хотя Дэвид твердил, что это невозможно, они втиснули в маленький кузов еще троих. Так Дебра откупалась от своего чувства вины; она сидела на заднем сиденье, обняв Дэвида за шею, и они пели самую популярную в тот год песню израильской молодежи "Да будет мир".

Последние несколько дней перед поступлением на службу Дэвид нервничал, бесцельно бродил, занимался мелкими делами вроде пошива мундира. Он не согласился с Деброй, заявившей, что если обычное обмундирование хорошо для ее отца, генерал-майора, то подойдет и ему. Арон Коган представил Дэвида своему личному портному. Арон начинал уважать стиль Моргана-младшего.

Стараниями Дебры Дэвида приняли в университетский спорт-клуб, и он ежедневно занимался в первоклассном спортзале, заканчивая тем, что двадцать раз подряд преодолевал дорожку олимпийского плавательного бассейна, чтобы поддержать форму.

Но чаще он просто загорал на террасе или чинил электропроводку и выполнял другие мелкие работы, о которых просила Дебра.

Проходя по прохладным приятным комнатам, он время от времени натыкался на принадлежащие Дебре предметы: книгу или, может быть, брошь, подбирал, начинал рассматривать. Платье, небрежно брошенное в ногах кровати, аромат духов Дебры вызывали у него физическую тоску, остро напоминали о ней. Он прижимал платье к лицу, вдыхал его запах и ненавидел часы ожидания перед ее возвращением.

Но больше всего ему рассказали о Дебре ее книги, больше, чем открыли бы годы знакомства. Во второй спальне, которую они использовали как временную кладовку, пока не найдут подходящие шкафы и книжные полки, она поставила целый ящик книг. Однажды Дэвид начал рыться в этом ящике. Самые разные книги: Гиббон и Гор Видал, Шекспир и Норман Мейлер, Солженицын и Мэри Стюарт вместе с другими, столь же необычными, соседями. Художественная литература и биографии, история и поэзия, на английском и на иврите, брошюры и тома в кожаных переплетах – и небольшая книжка в зеленой обложке, которую он чуть не пропустил, но его внимание привлекло имя автора. Д. Мардохей. Чувствуя, что вот-вот сделает открытие, он раскрыл книгу. "В этом году, в Иерусалиме", сборник стихотворений Дебры Мардохей.

Он отнес книгу в спальню, не забыв сбросить обувь, прежде чем лечь на кровать – Дебра строго следила за этим, – и принялся читать.

Пять стихотворений. Первое – с тем же названием, что и вся книга, о двухтысячелетием еврейском обещании "На следующий год в Иерусалиме", воплотившимся в жизнь. Патриотический гимн своей стране, и даже Дэвид, чей вкус был воспитан Маклином и Роббинсом, почувствовал, что стихотворение превосходно. Встречались строки поразительной красоты, красноречивые и проницательные. Хорошо, по-настоящему хорошо, и Дэвид ощутил своеобразную гордость собственника – и благоговение. Он не догадывался о таких глубинах в ней, они оставались для него скрытыми.