Спасенное сокровище - Ихенхойзер Аннелизе - Страница 7

Рабочие несли красные знамена. Пламенея, они развевались на ветру. И старая мать уже не чувствовала себя одинокой. Она крепко прижала к себе маленького Петера и вместе со всеми подняла сжатый кулак в знак прощального привета. И Петер тоже поднял свой маленький худенький кулачок.

Это было всего неделю назад.

Старушка глубоко вздохнула.

— Уж больно мне Петера жаль. Как мы будем жить? Ему вот новые штанишки нужны, а у нас и на хлеб-то еле хватает. На нем все горит, ты только посмотри. — И она показала Отто штанишки, на которые ставила заплату. — Этакий дьяволенок!

Отто Брозовский улыбнулся и подошел к Петеру, который все это время смирно сидел за столом и рисовал на клочке бумаги знамена с серпом и молотом. Он взъерошил мальчугану вьющиеся волосы:

— У тебя уже карандаш накалился.

Петер поднял голову. Его круглое личико было бледно, а узкие серые глаза заплаканы.

— Как это — накалился?

— Да очень просто. Ты все рисуешь, вот карандашу и стало жарко.

— Так не бывает.

Петер снова принялся рисовать.

— Ого, да ты смекалистый парень, — сказал Отто Брозовский и взял Петера за подбородок. — Хочешь прокатиться со мной на мотоцикле, а? Погода чудесная, можно поудить. Ведь рыба меня уже всю зиму дожидается. Поедешь со мной?

Петер даже покраснел от радости. Он взглянул на бабушку.

— Ступай, — кивнула она. — Только шарф повяжи, а то на мотоцикле продует.

Они зашли к Брозовским и через сени вышли во двор. Петер заглянул в щелку хлева. В одной клети он увидел осла Луше, в другой — поросенка, а в третьей стояла коза, или, как говорили в Мансфельде, горняцкая корова.

По дороге Отто Брозовский еще раз зашел на кухню.

— Послушай, мать, — сказал он тихо, так, чтобы не услышал Петер. — Я возьму мальчугана с собой поудить рыбу. Он плохо выглядит, такой бледный, что смотреть больно.

Минна Брозовская, чистившая картошку, подняла голову и кивнула. Ее живые, темные глаза глядели сочувственно.

— Только смотри к обеду будь дома. И знаешь что? Приводи мальчугана с собой. А я схожу за бабушкой. Пообедаем ровно в час: ребята хотят пойти в кино.

Отто Брозовский улыбнулся жене, вышел из кухни и через двор направился к сараю.

В сарае было темно. Направо от двери находился крольчатник, а сзади, в углу, стояли велосипеды детей и мотоцикл. Отто еще раз проверил шины и посмотрел, достаточно ли бензина в баке. А Петер в это время просунул палец сквозь решетку крольчатника и достал оттуда листик.

— На, возьми, — поманил он кроликов, размахивая зеленым листочком.

Крольчиха вприпрыжку подбежала и схватила листок зубами. У нее были красные глаза и пушистая белая шкурка; звали крольчиху Снегурочка.

Отто Брозовский подкатил мотоцикл к двери и снял со стены две удочки.

— А куда мы поедем, господин Брозовский?

Отто Брозовский остановился и взглянул на Петера:

— Послушай, Петер, называй-ка меня лучше «дядей». Ведь твой отец был моим лучшим другом. — И он протянул Петеру руку.

Петер положил свою ручонку в широкую шершавую ладонь Отто Брозовского, такую же широкую и шершавую, как у его отца.

Потом мальчик влез на заднее сиденье мотоцикла, и они поехали.

Петер смотрел то налево, то направо. Мелькали дома и улицы Гербштедта, забавно подпрыгивая, проносились мимо редкие прохожие. Но никого из мальчишек Петер так и не встретил. Вот не повезло!

Теперь они ехали по окаймленной деревьями дороге. Промелькнули серые терриконы рудников «Пауль» и «Вицтум», остались позади поселки. В высокое, ясное небо стрелой взмывали жаворонки.

«До чего же большой наш Мансфельд!» — удивлялся Петер.

Они въехали в город.

— Эйслебен! — крикнул Брозовский Петеру.

Улицы здесь были шире и оживленнее и дома выше, чем в Гербштедте. На Рыночной площади церковь с многочисленными куполами, казалось, исчезала в бесконечной синеве неба.

За Эйслебеном мансфельдский округ кончался. Пейзаж без рудников, без медеплавильных заводов поразил Петера. Все вокруг было как в сказке, все манило и радовало его. Немного спустя слева от дороги сверкнуло озеро. Берега его поросли камышом. На узкой болотистой тропинке Отто и Петер сошли с мотоцикла и приготовили удочки. В прозрачной воде тихо плавали язи.

— Эй, рыбы, получайте-ка завтрак! — крикнул Отто Брозовский и щелкнул языком. — Вот увидишь, Петер, — прошептал он таинственно, — когда рыбы заметят, что я здесь, они так накинутся на приманку, что только знай тащи.

«Может быть, и мне посчастливится», — подумал Петер.

Они молча сидели рядом. Приятно пригревало солнце, и легкий ветерок рябил воду; еще не зеленевшие луга, казалось, были облиты золотом. Противоположный берег, окаймленный отлогими холмами, мягко вырисовывался на светлом фоне безоблачного неба. На мысу, глубоко врезавшемся в озеро, подобно суровому стражу, возвышался замок; окна его сверкали на солнце. По обе стороны тропинки шелестел и качался на ветру камыш. Пахло свежестью. Рыболовы долго молчали.

— А рыба совсем не клюет, — проговорил наконец Петер.

— Глупыш, сразу видно, что ты никогда не удил рыбу. Ведь рыбы еще должны проведать, что я здесь.

Вдруг поплавок дрогнул.

— Теперь смотри, — прошептал Отто и рывком выхватил удочку из воды.

Хоп! Леска повисла в воздухе: рыбы не было и в помине, червяк и тот исчез.

— Ах, мошенница!

Брозовский сдвинул кепку на затылок и насадил на крючок нового червяка.

Рыбы как будто и вправду раскусили, что можно без особого риска стащить червяка и неплохо позавтракать. Леска все время дергалась, червяки исчезали с крючка один за другим.

Солнце грело все сильнее. До чего же здесь было хорошо! Петер пристально вглядывался в поблескивающую воду, высматривая рыб. Отто Брозовский закурил трубку и начал тихонько напевать. Он пел песню о маленьком барабанщике.

— Папа! — прошептал Петер, но тут же смущенно спохватился.

Это была песня, которую любил петь его отец, и в первую минуту ему показалось, будто отец сидит рядом. Сердце у него сжалось.

— Что ты, Петер?

— Я так скучаю по папе. — Мальчик опустил голову. — Почему он умер?

Отто Брозовский ласково положил руку Петеру па плечо и очень серьезно сказал:

— Ты сын моего лучшего друга, Петер. Я хочу поговорить с тобой о твоем отце. Слушай внимательно. Понимаешь, твой отец был коммунист.

Петер представил себе отца, его высокую, худую фигуру, его тонкое лицо с добрыми серыми глазами.

— Коммунисты, мой мальчик, это люди, которые борются за то, чтобы народы всего мира жили свободно и счастливо. Это хорошие люди, смелые и умные. — Отто Брозовский взял обеими руками холодную ручонку Петера. — Понимаешь, у тебя был очень хороший отец. Не забывай его. И всегда гордись им. — Голос его стал тихим и нежным. — Не грусти, Петер!

Он вынул из кармана газету, вырезал ножом фотографию и протянул мальчику. С фотографии на Петера глядел какой-то незнакомый человек с высоким лбом. У него были усы и маленькая бородка. А глаза смотрели так живо, так приветливо… Казалось, человек на фотографии вот-вот заговорит.

— Кто это? — спросил Петер.

— Это Ленин, — сказал Отто Брозовский. — Возьми себе этот портрет и береги его. Когда ты вырастешь, ты поймешь, кем был этот человек для нас, рабочих, и чему он учил. И ты станешь таким же смелым коммунистом, как твой отец.

Мальчик еще раз тихо всхлипнул и прижался своей кудрявой головкой к плечу Брозовского. Затем успокоился. Его маленький кулачок лежал в широкой, надежной руке горняка.

Петер не был сиротой. Он был сыном бесконечно большой семьи.

Письмо издалека

Прошли месяцы. Весна сменилась теплым, солнечным летом; лето — пестрой осенью. Но горняки, казалось, не замечали этого: в руднике всегда одинаково темно, одинаково жарко и пыльно.

День за днем, месяц за месяцем спускаются горняки в забои и высекают руду из неподатливых пластов. Весной, летом, осенью…