Спасенное сокровище - Ихенхойзер Аннелизе - Страница 33

До поздней ночи семья сидела на кухне. Что-то нужно было придумать.

— Он потерял покой, — сказала Брозовская и озабоченно покачала головой.

— Да, он готов сейчас на все, — подтвердил Вилли.

И тут Брозовский принял неожиданное решение:

— Мы отдадим ему знамя. Пусть он его выбросит сам.

На следующий вечер Брозовский позвал Людвига и вручил ему аккуратно перевязанный пакет.

— Вот тебе знамя, можешь его выбросить.

Людвиг, не говоря ни слова и не решаясь взглянуть отцу в лицо, взял пакет и вышел.

Он вывел из сарая велосипед и привязал пакет к багажнику.

В полной темноте он ехал по улице, со страхом прислушиваясь к дребезжанью велосипеда, подпрыгивавшего на неровной мостовой. «Я перебужу весь город!» — думал он, обливаясь холодным потом. А тут еще кошка перебежала ему дорогу. Дурная примета! Повернуть обратно? Тоже не годится, тогда знамя снова останется дома. С этим надо покончить раз и навсегда. У погребка он налетел на пьяного штурмовика. Оба упали на землю, и пакет в одном месте разорвался.

«А вдруг он меня спросит, что я везу». Дрожащими пальцами Людвиг зажал место, где разорвалась бумага.

— Ты, чертово отродье! — выругался штурмовик. — Смотри, куда едешь!

Людвиг покатил дальше. Скорее из Гербштедта! Но за городом было еще темнее, и ему стало жутко. Трясущимися ногами он нажимал на педали. Вдруг кто-то тронул его за плечо. Он вскрикнул и обернулся. Ветка! Людвиг вытер пот со лба. Сердце бешено колотилось.

Он решил выбросить знамя в поле и, сойдя с велосипеда, отвязал веревку на багажнике. Пакет выскользнул у него из рук и упал на землю. Но в эту минуту он увидел, что по полю кто-то идет. Зажав пакет под мышкой, он вскочил на велосипед и что было духу помчался дальше. Уж если тебе дорогу перебежала черная кошка, не жди удачи! С-с-с! — медленно спустила задняя камера. Людвиг подкачал ее. Отъехав немного, он огляделся и закинул пакет подальше от дороги.

Домой он ехал с легким сердцем. Проезжая мимо напугавшей его черной тени, он разглядел, что это было огородное чучело, качавшееся на ветру.

Утром Людвиг первым делом купил газету. Но там не было ни слова о знамени. И на другой день — тоже.

Почему они не пишут, что нашли знамя? Людвигу это казалось очень странным.

В полной тайне

Отто Брозовский не может заснуть. В комнате невыносимо душно. Перед окном стоит тополь, прямой, как стрела. Ни один лист на нем не шелохнется.

Брозовский, заложив руки под голову, неотрывно смотрит на дерево. Он обводит его взглядом. Этот тополь — старый друг Отто. Он знает на нем каждый листик. Вот уже много лет, просыпаясь, он видит его стройный силуэт. В холодные зимние ночи, залитый лунным светом, он несет вахту перед его окном, а летом в четыре часа утра, когда звенит будильник, тополь приветствует Отто радостным шелестом листьев. Так было всегда, из года в год, с тех пор как Отто себя помнит и до того дня, когда фашисты увели его и бросили в лагерь.

«Ну вот видишь, я снова здесь», — говорит Отто своему другу. Но тополь даже не кивнул в ответ. Он стоял прямо и тихо, словно чего-то ждал.

Молния прорезала небо. Отто Брозовский внезапно понял: этой ночи он долго ждал и сам. Свет молнии поможет ему сделать задуманное дело, гром защитит от чужих ушей.

Он тихо лежал, обдумывая все до мельчайших подробностей, нужно быть очень осторожным.

Гром гремит все громче, все сильнее.

Отто Брозовский осторожно откидывает одеяло и спускает с кровати ноги. Пол заскрипел. Брозовский испуганно замер. Лишь бы не проснулась жена! Он с нежностью посмотрел на нее. «Прости меня, Минна, я никогда ничего не скрывал от тебя. Но эту тайну я не могу разделить ни с кем, даже с тобой!»

Минна шевельнулась во сне. Он на мгновение замер, потом, убедившись, что жена не проснулась, медленно опустил на пол одну ногу, другую. Опираясь на край кровати, осторожно, чтобы не скрипнула половица, он пробрался к изголовью и засунул руку под матрац. На мгновение у него замерло сердце — там было пусто. Рука его нащупала только холодные пружины, местами перевязанные шпагатом. Он принялся лихорадочно шарить вокруг, поспешно забираясь все глубже. Наконец-то! Пальцы его коснулись мягкого бархата. Он вытащил знамя и, выскользнув из комнаты, спустился на кухню. Под плитой стоял мешок с цементом. Брозовский вынул из шкафа горшок и, отсыпав в него цемента, приготовил густой раствор. Молнии освещали кухню голубоватым светом. Порою становилось светло, как днем.

Отто Брозовский взял знамя и горшок с цементом и вышел во двор. Упали первые тяжелые капли дождя. Брозовский спрятал знамя под куртку и пошел к сараю. Вокруг было темно и тихо. Испуганно взлетела курица. В хлеву Луше причмокивал во сне и терся головой о стену. Свинья шуршала соломой.

Отто открыл дверь сарая. Ключ с трудом повернулся в проржавленном замке. Скрипнул засов. В сарае пахло старым тряпьем, мышами и кроликами.

В углу, там, где все еще валялись промасленные тряпки, которыми вытирали мотоцикл, лежал кусок брезента. Отто поднял его с полу и отряхнул от пыли. Потом он достал из кармана маленькую книжечку. Сегодня он спрячет ее в надежное место. Эта тоненькая книжечка ему дороже жизни. Как радостно держать ее в руках и задумчиво рассматривать здесь, где никто его не видит!

Никто? А чья это тень заглядывает в приоткрытую дверь сарая? Но Отто ее не замечал.

«Коммунистическая партия Германии», — прочитал он. Член партии с 1921 года. Сколько лет прошло! Сколько марок наклеено! Не пропущен ни один месяц до февраля 1933 года. Отто рассматривал эти маленькие кусочки бумаги. И в бледно-зеленоватом свете молний стены сарая, казалось, раздвигались все шире и шире…

Он снова слышал свой собственный голос: «Я клянусь вам хранить его как зеницу ока!»

Как тогда ветер развевал знамя! Каким багрянцем горел назло всем врагам этот братский привет от страны Советов рабочим Германии!

Сильный удар грома вернул Отто Брозовского к действительности. Сарай опять стал сараем, мрачным, душным, пустым. Осторожно он завернул свой партийный билет в знамя. Молния сверкнула, и раздались раскаты грома.

«В такую ночь никто ничего не услышит, — подумал Отто, — ни одна душа не узнает, что я тут делаю».

Ни одна душа? Но чья это тень мелькнула у дощатой двери? Чьи широко раскрытые глаза блестят в темноте?

Петер промок насквозь и дрожал от холода. Он вытаскивал то одну, то другую ногу из лужи. Выйдя во двор и услышав, как у Брозовских скрипнул засов, он перелез через забор. Просто так, из любопытства. А теперь он приник к щели сарая и не может оторваться от того, что там происходит, хотя знает, что стыдно совать нос в чужие тайны. Значит, здесь, в этом сарае, лежит теперь самое драгоценное сокровище мансфельдских горняков — знамя из Кривого Рога. Здесь находится то, что так долго и упорно ищут нацисты, прибегая к угрозам, арестам и пыткам. Отто Брозовский сдержал свою клятву: он спрятал это знамя и сохранил его.

Петер понимал, что сейчас произойдет то, о чем не должен знать ни один человек. Прочь отсюда! Но он не уходил. Он видел, как Брозовский завернул знамя и партийный билет в брезент, как он подошел к крольчатнику, открыл дверцу…

Крольчиха испуганно заметалась.

— Не бойся, глупая, — прошептал Брозовский и ласково почесал Снегурочку за ухом.

Та узнала его широкую руку и, успокоившись, забилась в угол.

— Ну, где тут у тебя дыра? — спросил Брозовский, ощупывая стену.

Но крольчиха только лукаво поглядывала на него из угла своими глазками-пуговками.

Вот… вот она. Это была глубокая дыра, которую кролики за долгие годы прогрызли в глинобитной стене. Брозовский взял зубило и молоток и принялся расширять отверстие.

Глазки маленького белого зверька внимательно следили за этим необычайным ночным происшествием в крольчатнике.

— Ну, Снегурочка, смотри хорошенько. Теперь мы его замуруем. Такой у нас в Мансфельде обычай. Все, что нужно спрятать от чужих глаз, мы замуровываем в стену. Так уж у нас повелось.