Спасенное сокровище - Ихенхойзер Аннелизе - Страница 18

Рихард достал из кармана сложенный вдвое тетрадочный лист, исписанный большими неуклюжими буквами и разукрашенный кляксами.

— Читай вслух!

Рихард прочел:

— Давай письмо в газету! Прикалывай его на щит! — раздались голоса.

В это время лысый горняк, стоявший у двери, крикнул:

— Брозовский идет! Везет что-то!

Рабочие бросились на улицу. Их так и обдало полуденным зноем. Яркое солнце слепило глаза.

— Вот он!

Вверх по переулку рядом с осликом, терпеливо тащившим повозку, шагал Отто Брозовский; несмотря на жару, на нем, как всегда, была кожаная куртка и зеленые гетры.

— Пошел, пошел! — понукал он своего ослика, терпеливо тащившего повозку в гору; стучали копыта, громыхала повозка. — Пошел, пошел!

Повозка была доверху нагружена мешками, туго набитыми картошкой.

— Ну что, Отто, раздобыл картошку? — крикнул кто-то.

— Да уж он как начнет уговаривать крестьян, так они ему весь урожай выложить готовы, — заявил лысый, посмеиваясь своими хитро прищуренными глазками. — Он и ко мне вчера приходил. «У тебя же, говорит, дорогой товарищ, такое поле засажено — целое поместье. Будь так добр, дай нам немного картошки для стачечной кухни, ну хоть пару мешков». Ничего себе — «хоть пару мешков»!

— У меня он тоже побывал. И мои два моргена оказались крупным угодьем, — сказал долговязый Карл Тиле.

Отто Брозовский остановил ослика у входа в комитет:

— Тпру-у! — Отто вытер пот со лба и засмеялся: — Погода для сбора урожая самая подходящая!

Вдруг перед ним словно из-под земли выросла бабушка Брахман; крепко прижимая к груди сверток, она сердито сказала:

— Знаешь, Отто, этого я от тебя никак не ожидала, вот уж никак!

— А ну, бабушка, пропиши-ка ему! — закричали горняки.

Отто Брозовский не мог понять, в чем он провинился:

— Какая муха тебя укусила, бабушка?

— Ах ты, негодник! Если бы мне Петер не признался, ты бы сам никогда и рта не раскрыл. Никто на меня, старуху, и внимания не обращает. Никому я не нужна. А я вот все-таки пришла! — Она поставила сверток на ступеньки, сорвала с него газету, и в нем оказалась большая помятая кастрюля.

— Вот! — сказала она с торжествующим видом.

Вокруг глаз у нее собрались лукавые морщинки.

— Молодец, бабушка.

— Видишь, Отто, ты привез картофель, а старуха позаботилась о кастрюле.

Отто Брозовский улыбнулся и виновато сказал:

— Мы давно должны были позвать тебя. Ну, не сердись.

Бабушка Брахман взяла кастрюлю под мышку и ушла с ней в дом. Через заднюю дверь она вышла во двор, где сидели несколько женщин. Вскоре она уже вместе с ними чистила картошку и болтала о всякой всячине. Золотистые картофелины шлепались в кастрюлю.

Когда горняки вернулись с улицы в комитет, сортировщик Йозеф Фрейтаг сказал Брозовскому:

— Ну вот, Отто, дела идут великолепно! По-моему, победа уже у нас в руках.

Отто Брозовский задумчиво покачал головой:

— Полегче, полегче, Йозеф. Не так-то все просто, как кажется. — Он помолчал секунду, потом добавил: — Медные короли ищут предателей.

Штрейкбрехер

Дети разделились на группы так, чтобы за домом электрика Грейнерта можно было следить со всех сторон.

Уже смеркалось. В переулке было пусто; редкие прохожие торопливо сворачивали к Рыночной площади. Петер и его друг Андреас Энгельбрехт стояли в воротах напротив того дома, где жил Грейнерт. Петер все время оглядывался на белую каменную ограду, из-за которой свисали ветви, густо усыпанные вишнями. Он явно нервничал.

— Получится, а? — шептал он Андреасу.

— Ясно, получится. Как Руди свистнет, так и начнем.

На другой стороне улицы то появлялась из-за угла, то исчезала вихрастая голова Вернера. Короткий пронзительный свисток! Андреас сложил руки стременем и подсадил Петера на стену. Все было сделано в один миг. Только веревку удалось накинуть не сразу, — она все цеплялась за ветвистые сучья. Наконец Петер справился и с этим.

Он спрыгнул на землю. У Вернера тоже все было готово. И вот поперек улицы повис бумажный плакат — белыми буквами на черном фоне было написано: «Здесь живет штрейкбрехер Грейнерт!»

Мальчики снова попрятались в свои укрытия и стали ждать. Немного погодя скрипнула калитка. Грейнерт, как всегда, в обычный час отправлялся в погребок у ратуши.

Переулок показался ему каким-то странным. Он огляделся по сторонам, потом посмотрел вверх: там через дорогу было что-то протянуто. Что? «Здесь живет…» Грейнерт побледнел. В ту же минуту началось настоящее светопреставление: из всех ворот, из-за всех углов повыскакивали мальчишки. Они гремели жестянками и, приплясывая вокруг Грейнерта, распевали во все горло:

Грейнерт отпрянул назад. Потом бросился ловить одного из ребят. Петер и другие мальчишки неслись за ним по пятам вниз по переулку и размахивали консервными банками, продолжая орать:

— Штрейкбрехер, штрейкбрехер, штрейкбрехер!

Грейнерт обернулся и попытался схватить Петера, но вся орава уже мчалась назад.

— Ну, подождите вы, негодяи! — пропыхтел он.

На шум в переулке собиралось все больше и больше народу.

— Так ему и надо, — смеясь, сказал какой-то горняк. — Это же позор!

— Видно, получил по заслугам, — подхватила молодая женщина. — Будь он мой муж, я бы его в два счета выгнала из дому.

Мальчишки гремели банками и орали до хрипоты. Если Грейнерту и удавалось поймать одного из них за рукав, тот, визжа, вырывался и начинал распевать еще громче прежнего.

Наконец бедный электрик выбился из сил. Не глядя по сторонам, он бросился назад к своему дому и захлопнул за собой калитку. Люди, посмеиваясь, разошлись. Убежали и мальчишки.

В переулке наступила тишина. Только черно-белый плакат кричал: «Здесь живет штрейкбрехер Грейнерт!»

Пять зарубок

Уже пятую неделю стояли колеса над подъемниками рудников. Для бастующих шахтеров это были долгие недели.

В низкой, полутемной кухне с двумя крошечными оконцами обедало семейство Энгельбрехтов. Шестеро ребят усердно вылавливали бобы из супа, который мать получила в стачечном комитете.

Слышен был только стук ложек о жестяные миски.

— Пятая неделя! — сказал старик Энгельбрехт, обращаясь к сыну, «Энгельбрехту-младшему», как его называли в поселке.

Сын, угрюмый, скупой на слова человек, работавший на шахте навальщиком, ничего не ответил.

— Скоро шестая, — пропищал курносый Андреас и провел пальцем по зарубкам на краю стола.

Четыре большие зарубки означали недели, четыре маленькие — дни. Это был стачечный календарь Андреаса.

— Вот сорванец! — Дед шутливо нахмурил густые брови. — К тому времени, когда придется нести стол в ломбард, от него уже ничего не останется.

Энгельбрехт-младший, не спуская глаз с детей, проворчал:

— Если так будет продолжаться, мы все умрем с голоду.

— Нет, мы не умрем с голоду, — снова вмешался Андреас. — Я сегодня видел Брозовского с повозкой, он вез целую гору капусты!

Мальчишка даже облизнулся.