Обратной дороги нет (cборник) - Карпов Владимир Васильевич - Страница 95

В этот день группа Крамцова прошла свыше двадцати километров, гораздо больше, чем другие поисковые партии. Люди уже выбивались из сил, но никто не жаловался — все тянулись за неутомимым капитаном.

Летчики то и дело заглядывали за угрюмые, насупившиеся гигантские валуны — «бараньи лбы», спускались в поросшие березой лощинки, взбирались на сопки. Больше всего доставалось пожилому врачу Левенчуку — не те годы для такого похода, по своей стремительности напоминающего армейский марш-бросок.

Утром, на аэродроме, узнав об ошибке с красной ракетой, Левенчук сказал: «Нет, медицина Соболеву уже не поможет». Крамцов уж и сам жалел, что пригласил с собой врача, — это у него от злости вырвалось: «Хотите со мной? Убедитесь сами, что медицина тоже нередко ошибается». Левенчук тогда ничего не ответил. Он хотел бы, как и Крамцов, надеяться на лучшее. Но доктор достаточно повидал на своем веку и не верил в чудо.

… Путь преграждала выдвигавшаяся гребнем из леса и далеко уходящая в море скала. Скала была высокой, и Крамцову не терпелось сверху осмотреть полосу прибоя. Взобраться на нее было нелегко, тут требовались альпинистские навыки. Он отобрал нескольких молодых ребят, остальных послал в обход, лесом. Алексей вырос в Красноярске, у знаменитых Енисейских столбов, и с тринадцати лет вместе с опытными «калошниками», патриотами самобытного сибирского альпинизма, начал «ходить на столбы». Надев обязательные новые калоши, подпоясавшись традиционным кушаком, маленький, легкий и проворный, он быстрее многих других взбирался по отвесной крутизне к птичьим площадкам на вершинах каменных пальцев.

Сколько лет прошло с тех пор! А сейчас Крамцову было потруднее: мешали тяжелые сапоги, рюкзак оттягивал спину. Цепляясь за каждую расщелину, Крамцов медленно пробирался вверх. Камешки срывались из-под подошв, ручейками текли к подножью. Он осторожно нащупывал твердую опору под ногами и делал рывок вверх, чтобы, добравшись до вершинки и закрепившись, спустить остальным веревку.

Уже почти достигнув цели, Крамцов поспешил, нерасчетливо прыгнул с одной площадки на другую и, поскользнувшись на птичьем помете, сорвался.

Выручила природная легкость и цепкость пальцев — успел ухватиться за край площадки, подтянулся и перевалился всем телом на спасительный «пятачок». Сбросил с пятнадцатиметровой высоты веревку — давайте, ребята.

Пока поднимались товарищи, Крамцов оглядел в бинокль полосу прибоя — она уходила в туман, серебрясь в окулярах пенной строчкой. Серо-зеленые камни, какие-то бревна, сучья, выброшенные волнами, стеклянные шары — поплавки от рыбачьих сетей, разбитые ящики, бутылки — чего только не приносит море на берег!

Но вот среди переплетения сучьев, с которых свисали зеленые косматины, Алексей заметил оранжевое пятнышко — оно шевелилось, подскакивало на волнах. Может быть, это проглядывал кусок полузатопленной, зацепившейся за сучья спасательной шлюпки?

Спуск к воде, к счастью, был более пологим и легким. Летчики бежали один за другим к груде валежника, где их ждала находка. Крамцов по пояс забрел в воду и, разбросав сучья, достал из-под воды наполненный воздухом оранжевый спасательный жилет. Алексей поднял его над головой и выбрался на берег, держа жилет на ладонях, как драгоценную реликвию. Потом они положили жилет на галечник. Внимательным, пытливым глазам он мог рассказать многое.

На оранжевых боках густые разводы соли — значит, жилет пробыл в воде немало часов. Он наполнен воздухом, причем наполнен до отказа, тугой и упругий, как футбольный мяч, — и это означает, что Соболев опустился благополучно. Резина не проколота, ремни не разорваны, а расстегнуты аккуратной, спокойной рукой, вот и выходит, что Иван снял жилет, когда он ему стал не нужен. Ясно — Соболев выбрался на сушу.

Крамцов торжествующими глазами обвел летчиков: стоило рваться по берегу, сбивая ноги о камни, стоило лезть на проклятую скалу, чтобы найти вот это! Как жаль, что не было рядом Левенчука.

Крамцов тут же принялся составлять план дальнейших поисков. Навстречу сейчас двигалась группа старшего лейтенанта Шаримханова, и между ними оставалась довольно изрядная неосмотренная полоса — километров двадцать пять. Может быть, Соболев лежит где-то поблизости, израсходовав запас ракет и патронов, не в состоянии подняться, подать сигнал о помощи? До наступления ночи обеим группам никак не успеть осмотреть этот участок.

Крамцов решил — как только подойдут радисты со своим передатчиком, отправить Демину срочное сообщение: шлите помощь, высаживайте на побережье новые поисковые группы — Соболев где-то здесь, на берегу!

… Он лежал, распластавшись, на плоском, иссеченном трещинами камне, не в силах поднять головы, уткнувшись лицом в изодранный рукав куртки. Холода, острого, проникающего в каждую клеточку организма, он уже не чувствовал, даже озноб, казалось, прошел. Обманчивое ощущение тепла и покоя наполняло тело, и с каждой минутой блаженной, умиротворяющей дремоты ему становилось все легче и легче. Природа, казалось, довершала победу над обессилевшим человеком; сверху, из рассеивающихся постепенно клубов тумана, стал падать мокрый снег, присыпать одинокую фигуру на скалистом острове.

Он лежал на ледяном камне и ждал, ждал, как околдованный, не в силах сопротивляться. Он слышал равномерный стук капель, падавших со шлемофона на камень, слышал крики чаек, шлепки рыбы, потом уловил перестук дизельного мотора; теплоход, бродивший где-то в море, стал удаляться, затих двигатель. Еще раз судьба решила подразнить летчика, потешить призраком надежды.

Нет, не дождаться друзей, они не могут найти его, не могут пробиться сквозь снег и туман. А ведь он твердо знал, что его ищут, ищут много часов подряд, ищут, рискуя собственной жизнью.

Он слизал воду, скопившуюся в небольшом углублении на камне. Как вкусны и как горьки были последние эти глотки!

Он боролся, мобилизовал все запасы воли, смекалки, находчивости. Слишком много у него врагов: и море, и холод, и усталость, и голод, и жажда, и одиночество. Они навалились все разом и скрутили его, оставив только два выхода — или заснуть навсегда, или…

Вот тогда-то рука словно сама нащупала пистолет в расстегнутой кобуре. Он достал из кармашка последний патрон, передвинул предохранитель. Что ж, он выбирает второе…

Чайка, сидевшая вблизи, заметив подозрительное движение, сорвалась с камня и полетела к морю, скрылась за горизонтом. Если бы он мог с ней передать весточку о себе, слова последнего привета!

Постой, постой, у него же есть карандаш!

Иван долго полз к маяку. По-прежнему безостановочно пыхтел ацетиленовый аппарат, выдыхая газ в холодную горелку.

Достав обгоревший огрызок карандаша из кармана летной куртки, теряя сознание от слабости и холода, он принялся выводить на дверце:

Не хватало воздуха, застуженные мышцы не давали ему вздохнуть полной грудью.

Карандаш выскальзывал из руки, он взял его, как маляр кисть, всей пятерней.

До чего же неразборчивые получались каракули — он сам не смог бы прочитать то, что написал…

«Онега», зарываясь носом и накренившись на борт, идет в густом снегопаде среди архипелага крохотных островов, тех самых, которые сутки назад они уже осматривали. Осматривать-то осматривали, но время прошло, и кто знает — может, только что к одному из них прибило спасательную шлюпку с летчиком.

Снова снег и туман, и снова надвигается ночь, вторая ночь поисков и третья для Соболева.

За сгорбившейся фигурой наблюдателя, стоявшего на палубе, в дождевике, с капюшоном, кончался видимый мир.

— Ничего не понимаю, — пробормотал Завьялов. — Ну-ка, подержи, — он передал штурвал Китсу и развернул лоцманскую карту. — Ну да, вот он, должен быть прямо по курсу, маяк на острове Высокий.