Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Сладков Александр Валерьевич - Страница 21

Рядом кто-то кашлянул:

– Товкомандующий…

Гостев, рядом офицер. Голова, стриженная под ноль. Форма черепа, как у зулуса. Необычная, дынеобразная. Офицер на секунду имитирует стойку «смирно».

– Капитан Ухватов, командир разведроты. 135‑й полк.

Хрулев разворачивает карту и в полголоса что-то обсуждает с капитаном.

Слышу всего одну фразу, и ушам не верю!

– Сынок, иди и умри, как герой. Но мне нужна информация!

О-па! Вот это номер! Прям сорок первый год. Неужели все так плохо? Офицер Ухватов обыденно отвечает «есть» и уходит. Как за картошкой.

А из города валят автобусы. Женщины, дети. Окна выбиты. Я вижу – там все в слезах. Валят грузовики. В кузовах битком, стоят осетины-южане. В военной форме. Некоторые в спецназовских касках. С автоматами. Машут нам приветливо, как хорошим знакомым. Ломятся в тыл. Выползает танк, «пятьдесят пятка»! Тоже драпает! На броне десант.

– Эй! Куда?

– Щасъ покушаэм и назад! Трое суток нэ эли!

Так вот ты какая, Брестская крепость по-цхинвальски!

Ухватов и его разведчики на дороге. Распихивают по карманам «пять сорок пять» и «семь шестьдесят два»[19]. Рассыпуха. Тут же уже знакомый мне Ротный. Тоже звенит патронами.

– Дэн! Дэн!

Вдоль колонны мечется Гостев. Бросается к Ротному.

– Дэн! Ты куда?

– В город пойду. С разведчиками.

– Дэн, останься! Я без тебя не справлюсь. Останься…

Ротный выгребает из карманов патроны, отдает бойцам. Понурив голову, уходит в сторону, туда, где стоит Хрулев.

Разведчики, подавая руки, затягивают друг друга на танки. Машины фыркают и уползают. Сорок бойцов и пять «семьдесят вторых». Навряд ли эти парни вернутся.

Теперь суетится пехота. Бойцы рвут индивидуальные перевязочные пакеты, достают бинты, распускают их на полоски. И эти полоски повязывают друг другу на руки. Прям над локтем. Чтоб в пылу боя не перепутать. С повязкой – значит свой. Если кто занимался боксом, меня поймет. Можно сколько угодно разминаться в раздевалке. Можно идти по коридору, ударяя по пути перчаткой в перчатку. И даже можно, нырнув под канатами, забраться на ринг. Бой, он все равно еще где-то вдали. Но вот как только тебе секундант сует в рот капу – все! Назад дороги нет. Остается только биться. Вот так и бинтик на рукаве. Повязали – значит, ты непосредственный участник боя. Который вот-вот начнется. И никак тебе от этого боя не отвертеться.

А по мне, так повязка белая – это что-то вроде награды авансом, вроде знака участника боевых действий. Штабникам такие вещи никогда не носить.

Колонны пехоты начинают движение вниз, в сторону югоосетинской столицы. На каждой машине чумазый десант. Снимаем. От объектива не прячутся. Дерзко выставляют вперед большой палец. Мол, полный порядок! А ведь, скорее всего, каждый из них, где-то внутри, в сердце, осознает, – навряд ли доведется вернуться. У них «One way ticket»[20], билетик в один конец.

Меняя пехоту, на поляну выскакивают БМ‑21 – реактивная система залпового огня «Град». Разворачиваются для удара. Персонал выпускает домкраты-распорки. Они, как лапы, упираются в грунт. Сейчас машины похожи на огромных ящериц, напружиненных, готовых к прыжку. Наводчики крутят свои колесики, то и дело поглядывая в прицелы. Командующий машет рукой.

– Сладков! Эй!

Подбегаю. Он говорит тише, почти шепчет:

– Сладков, не задерживайтесь здесь. Как только «Град» отработает, сразу за мной! Грузины ответят. Воронка здесь будет.

Ленька наводит камеру. Грохот! Пыль! Огненные сигары с басистым воем уходят вдаль. Не пройдет минуты, и они разорвутся где-то там, на территории бывшей республики СССР. Там где живут наши братья, грузины. Бывшие братья? Не знаю… Бред какой-то… Бред!

На поляне броуновское движение. Неразбериха. Теряем из виду наш УАЗик. «Семерка»! Таксист-авантюрист тут как тут. И мы рвем вниз, в Цхинвал.

Пылим за пехотой по серпантину. Скорость бешеная. Спуск, подъем, поворот. Опять спуск, поворот. Асфальта нет. Под колесами крупная галька. «Семерка» гремит, как барабан. Выскакиваем на следующую поляну. В футбол играть можно. Травка. Вокруг высокий плотный кустарник. Как забор. Пехота уже маскируется. Рубит ветки и забрасывает ими броню. Дорога сквозь поляну уходит вниз. Там Цхинвал. Паркуемся возле «Чайки» – так зовут БТР-КШМ, командно-штабную машину. Ну, точнее, передвижной штаб. Антенны раций торчат из нее, как ветки из дерева. Во все стороны. Выгружаемся. Группа солдат с автоматами наизготовку по кювету ползет вперед, исчезая за склоном. Ползем тем же маршрутом. Дорога, дорога… Город! Внизу, километрах в трех! Высматриваю детали. Вспоминаю, как ополченцы на Дзарском перевале, цокая языками, лопотали: «Разбит, сожжен, разрушен до основания. Города больше нет». Да… Был у меня Грозный, были Вуковар, Мостар… Вот там, помню, да… Одни развалины. А над Цхинвалом кое-где серый туман. Несколько дымков уходят вверх. Особых пожаров не вижу. Леня снимает общие планы. Отползаем назад, к «Чайке».

Совещание. В полевых условиях. Хрулев, командиры полков Гостев и Казаченко. Чуть поодаль Ротный. Эх, товарищ! Вот не взял ты меня с собой в Гуфте, на мосту… А я, видишь, здесь, рядом! Как бы ты, Ротный, ни был против! О, делает вид, что не знает нас. Стоп, что это?! В небе! Прямо над нами. Сильный хлопок! Задираю голову. На меня медленно-медленно, переваливаясь с крыла на крыло, с носа на хвост, падает самолет. Весь в огне.

Жизнь превращается в замедленное кино. Все происходящее резко сбавляет скорость. Солдаты с перекошенными лицами, нелепо разбрасывая колени, медленно-медленно разбегаются по кустам. Они что-то кричат. Но я не слышу. Только вижу. Звука нет. Рты у солдат широко раскрыты, как на приеме у ЛОРа. Я смотрю в небо. Самолет все падает. Он падает прямо на меня. В черепной коробке мечется мысль: «Нелепая смерть… Надо же… Корреспондента задавил самолет».

– Воздух!

Картинка набирает положенную ей скорость. Выхожу из оцепенения. Делаю два скачка к ближайшим кустам. Разворачиваюсь, ищу глазами Леонсио. Вижу. Он, присев, как перед подачей в пинг-понге, метит своим объективом прямо в падающий самолет. Успеваю засечь сноп огня, мелькнувший за густыми кустами. Метров пятьдесят от дороги, не больше.

– Снял?

– Вроде снял.

Пехота ликует. За-дол-бала грузинская авиация! Солдаты тычут автоматами, пальцами – то в кусты, то в небо.

– Сбили!

– Сбили пидора!

И я радуюсь, как ребенок! Сбили-таки грузина! Вздумали воевать против России! Сейчас-то опомнятся!

– Парашют! Парашют!

– Летчик!

Метрах в трехстах от дороги в небе качается парашют. Видно, как летчик мечется в стропах, дергается, пытаясь отвернуть от нашей колонны. А как? Купол-то у него не управляемый. Ты теперь наш, голуба. Под пилотом на веревке болтается упаковка НЗ.

Когда-то я нес службу на Украине. Так вот там мой сослуживец и бывший афганец Толя Тарара, прибывший к нам из Шиндандского отряда, рассказывал, как они там, «за речкой», ходили на духовские караваны. Говорил: «Расстреливали вражескую автоколонну и сразу все бежали вперед». – «Страшно было, Толя?» – «Да нет… Думали-то о мародерке. Кому что достанется».

И вот теперь я сам ловлю на мысли себя: хорошо бы и нам покопаться в шмотках этого сбитого летчика. В его энзэшке. Но вдруг над ухом грохочет очередь, вторая, третья. По летчику шмаляют все. Из автоматов, пулеметов…

– Мочи его, сссуку!

Пилот дергает и дергает стропы.

– Стойте! Не стрелять! Надо взять его!

Летчик сник. Голова его на груди. Мешком он приземляется где-то рядом, в кустах.

Рыжий сержант, взрослый контрактник, сам маленький и щуплый, ерзает, как от энуреза, выбивая берцами чечетку в пыли:

– Давай возьмем! Вот он, давай!

Полковник Гаглоев, ухмыляясь, хлопает его по плечу:

– Все, все, уймись!

Сержант, как ребенок – так и не досталась в «Детском мире» игрушка. Поглядывая сквозь кусты, он вздыхает. Не дали летчика расстрелять!