Грозный. Буденновск. Цхинвал. Донбасс - Сладков Александр Валерьевич - Страница 19

– Давай, давай, вперед!

Выскакиваем на Гуфтинский мост. Шум, гам, вдали пылит хвост российской военной колонны. Внизу, в пропасти, валяется БМП. Гусеницами вверх. Метров пятьдесят до нее. Беспомощная, как божья коровка на спинке. Спускаемся. Никого нет. Шмотье разбросано. Хэбешка, ленты с патронами. Письма. Фотки. Поднимаю одну. На карточке – парень молодой в олимпийке. На груди медали спортивные. Под носом волосики реденькие. Совсем пацан. Господи, как на моего сына Саньку похож. Сердце не к месту екает. Возвращаемся на перекресток, к посту ДПС. Узнаем: полчаса назад на мосту произошла перестрелка. Наши военные наткнулись на грузинскую засаду. Сбили ее огнем. А потом налетели грузинские штурмовики. Атаковали с воздуха. В сутолоке БМП заглохла. И чтоб не мешала движению, пустую машину столкнули вниз. Афганский вариант. Наши там всегда так делали. Идет, например, по горам колонна. Моджахеды – бац! – первую машину из гранатометов. Бац – последнюю! Каюк! Ни туда ни сюда! И начинают щелкать остальных, как на полигоне. Вот и приходилось спихивать в пропасть свою же технику, чтоб маневрировать.

На гуфтинском мосту журналисты из Владика и местные мужики, осетины-южане. Ко мне приближается бородатый кавказец. Трогает за плечо.

– Спасибо вам за вашу программу.

Я вообще-то «трамвайной болезнью»[12] не страдаю. Мне все равно, узнает меня кто-нибудь на улице, или нет. Хотя… В профессиональном плане это иногда бывает полезным. Тут информацию черпнешь, тут помогут, проведут, куда надо, козьими тропами. Да и гаишники, когда узнают, тоже в тему. А мужик этот кавказский опять за свое.

– Спасибо вам, Сергей! За программу!

Так, Сергей… Сергей… Аккуратно прощупываю:

– Какую программу?

– Ну как! «Окопную правду»!

Он перепутал меня с Сергеем Шнуровым. Со Шнуром! Это он Шнур ведет «Окопную правду» на НТВ. Я же вешу в пять раз больше этого выдающегося певца! Фигура у меня помассивнее. И бухаю, надеюсь, поменьше. Ладно, с Аркашей Мамонтовым путают, наши репы похожи, я уже и не отнекиваюсь, а тут Шнур! Надо менять имидж.

Оглядываюсь. Ребята мои не скучают. Леонсио водит камерой вправо-влево, как стволом пулемета «Максим». Уклейн уступом сзади, как бодигард. Взгляд напряженный, губы сомкнуты. Голова в наушниках. Они огромные, эти наушники, как из музыкальной студии. Уровень звука контролирует. Вернее, пытается контролировать. Я-то знаю, что он глухой. Точнее, левое ухо у него еще так себе, а вот правое – полный ноль. Контузия, еще с Афганистана. А еще Уклейн действительно Леню прикрывает. Не толкнул бы кто, не обидел. Заодно поглядывает, чтоб сумки с кассетами и аккумуляторами никто не спер. Бывает, бывает такое.

Со стороны Джавы движется вторая колонна. Лязг, грохот. Гигантская бронегусеница извивается вместе с дорогой в пыли, тянется грязно-зеленым полозом на Гуфтинский на мост. Это вам не парад. Никто на держит «равнение направо», не пожирает начальника взглядом, не вытягивает вверх аккуратно выбритые подбородочки. Это настоящая окопная махра. Усталые, чумазые бойцы. Лежат вповалку на броне, покачиваются на ухабах. Белозубо скалятся глядя на нас, передают чинарики друг другу. «Идущие на смерть приветствуют вас!» К бортам привязаны противотанковые мины, бревна, ящики из-под цинков с песком. Хоть какая-то защита от ПТУРов[13]. Когда у нас была изобретена «активная броня»[14], штатная защита танков от артиллерии и гранатометов? В прошлом веке, в конце пятидесятых. И где она?

С первой «коробочки» на асфальт спрыгивает боец. Называю его про себя Ротный. Строен, высок, широкоплеч.

Автомат с подствольником, выцветшая «горка». Чубчик малюсенький, фасонный. Остальное снято под бритву. Большие серые глаза. Типичный русак. Ротный энергично вертит рукой, как гаишник палочкой, заставляя остальную технику быстрее съезжать с моста. Сейчас я с тобой договорюсь, военный…

– Нам надо в Цхинвал.

– Нет.

Так цыганкам отвечают на вокзале. Коротко и громко. Чтоб отвалили. Но я не сдаюсь.

– Подбросьте. Нас трое. Нам надо.

– Нет.

Понятно. Здесь толкаться бесполезно. Материал набирать надо, мы ведь не туристы. Это в кино репортеры только и делают, что прожигают жизнь – бухают в ресторанах, с телками красивыми спят. Часами страдают, глядя в ночную даль и вспоминая командировку в «горячую точку». А еще с «говнюками-редакторами» спорят за жизнь. Настоящим репортерам всей этой ерундой заниматься некогда. Они «в катушке»[15]. Съемка, расшифровка, перегон. Съемка, расшифровка, перегон. Как спусковой механизм, всегда на взводе. «Петров! Командировка!» Есть! Вылет. «Але, Москва! Да-да! Уже сняли! Мы мигом! И это успеем. Конечно, сделаем!» Стаканчик водки, бутерброд, короткий сон, выезд, съемка, расшифровка, монтаж, перегон. Конец командировки. Переезд на безопасную территорию, скоростное погружение в алкогольную нирвану, и тут же домой. А там все по новой. Есть еще так называемые независимые, или свободные, журналисты. Выдают себя за настоящих. Вот кого я терпеть не могу. Они ведут себя так, как будто представляют какую-то неведомую высшую лигу: вид бывалый, взгляд уставших от жизни людей, дорогая экипировка. Приедут, скажем, на Кавказ, покажутся в репортерской тусовке, побухают с тыловиками. Вроде как свои. Ну да, бывает, слетают на вертолете в какой-нибудь Юрт или Мартан. И тут же домой, в Москву. А там… Пошла строка за строкою! В собственных блогах или в каком-нибудь непонятном журнале. А потом они, эти «независимые журналисты», превращаются в «компетентных экспертов». Их цитируют газеты, приглашают на радио и телевидение. За кадром перечисляют регалии: черный пояс по экстремальной журналистике, третий дан по военной тематике! На самом деле – нахватаются вершков и продают себя подороже.

«Вы, простите, кто?» – «Я?! Независимый журналист!» – «Ооо!!! Это круто!»

Независимые… Да. А мы на галерах. Разве им известно, что такое меч редакции, занесенный над репортерскими головами? «Скорей, скорей! ОРТы уже снимают! НТВшники уже едут!» Репортер – это раб редакции.

Бывало, в Чечне, звонок из редакции. Девочка какая-то, недавно принятая на работу. Ей все равно – Грозный это, Мумбаи или Нью-Йорк. Звонит тебе в Ханкалу. «Так, Сладков? Ага… Вы должны сегодня еще успеть в Старые Атаги. На утренний выпуск нужен сюжет». И плевать этой девочке, что ехать надо по Дороге смерти. На ночь глядя. Что сегодня там, у Чечен-Аула «вованов»[16] так зажали – разведчиков и спецназ. Пять часов перья летели. Что сегодня как раз на той самой дороге в Атаги подорвался кореш твой по прозвищу Динамит. Разорвало летеху-сапера в клочья! Фугасом, замурованным в фонарный столб. А ведь ты накануне снимал его, живого и улыбающегося. И сейчас тебе хочется не в Старые Атаги ехать, а засосать стакан спиртяги, забыться. Чтоб утром вскочить с затуманенными воспоминаниями и продолжить свой бег. Судьба репортера – калейдоскоп. Он пашет, как папа Карло. Сегодня Чечня, завтра Абхазия, затем – хоп! – Буденновск, потом опять Чечня. Так, Дагестан. Теперь в Ингушетию пожалуйте, оттуда в Афганистан и давай-давай, поехали! А сейчас… Стоп-стоп-стоп. Саша, брейк! Хватит ныть! Сам все выбрал! И сам от всего этого кайфуешь. Наркотик такой. Называется… Называется… Хрен его знает, как называется. Есть люди, которые без этого жить не могут. Я, например.

Так. Вообще-то мы сейчас в Южной Осетии. Мчимся от Гуфтинского моста обратно в Джаву. Там, говорят, дома разбиты ракетами. Уже сюжет. Подъезжаем. Бабушка в домашнем халатике. Плачет.

– Вышла за водой. Стала набирать. Разогнулась, а дома-то уже нет. Обломки.

В другом месте дед. Тоже в слезах.

– Только отстроился после войны[17], а тут – землетрясение. Восстановил. А теперь снова война.