Красная площадь - Смит Мартин Круз - Страница 12

– Не забывайте, что прокурор, кроме всего прочего, является народным депутатом. Теперь надо думать и о выборах.

– Да, все это действительно очень мудрено, – заметил Аркадий.

Альбов продолжал:

– Главное, что я всегда испытывал чувство восхищения. Сейчас поворотный момент в истории. Это как революционный Париж, как революционный Петроград. Если интеллигентные люди не смогут работать сообща, то есть ли надежда на будущее?

Даже после их ухода Аркадий все еще был ошарашен: чего доброго, Родионов в следующий раз появится здесь с членами редколлегии «Известий» или с карикатуристами из «Крокодила».

А что станет со стендами и диорамами Музея милиции? Правда ли, что на его месте будет компьютерный центр? А что станет со всеми окровавленными ножами, топорами и поношенными пальто советской преступности? Сохранят ли их? «Разумеется, – ответил он себе, – потому что бюрократический ум сохраняет все. Зачем? Да за тем, что кое-что еще может, знаете ли, пригодиться. На случай, если не будет будущего, всегда останется прошлое».

Яак вел машину, проскакивая переулки подобно пианисту-виртуозу, бегающему пальцами по клавиатуре.

– Не доверяй Родионову и его приятелям, – сказал он Аркадию, прижимая к обочине очередную машину.

– Тебе в прокуратуре никто не нравится.

– Прокуроры – это политическое дерьмо, всегда так было. Не в обиду вам, – Яак поднял глаза. – Они ведь члены партии. Если даже они выйдут из партии, если даже станут народными депутатами, в душе они останутся ее членами. Ты не выходил из партии, тебя оттуда вышвырнули, поэтому я тебе доверяю. Большинство следователей прокуратуры никогда не вылезают из кабинета. Они приросли к письменному столу. Ты вылезаешь. Правда, без меня ты далеко не пойдешь.

– Спасибо и на этом.

Держась одной рукой за руль, Яак передал Аркадию листок с номерами и фамилиями.

– Номерные знаки с черного рынка. Грузовик, стоявший ближе других к машине Руди в тот момент, когда она взорвалась, зарегистрирован как принадлежащий колхозу «Ленинский путь». Думаю, что ему полагалось возить сахарную свеклу, а не видеомагнитофоны. Четыре чеченские машины. «Мерседес» зарегистрирован на имя Аполлонии Губенко.

– Аполлония Губенко, – повторил Аркадий. – Округлое имя.

– Борина жена, – сказал Яак. – Разумеется, у Бори свой «Мерседес».

Круто повернув, они обошли «Жигули», ветровое стекло которых было клеено-переклеено полосками бумаги: ветровые стекла было трудно достать. Водитель сидел за рулем, высунувшись из окна.

– Яак, зачем эстонцу Москва? – спросил Аркадий. – Почему ты не защищаешь свой любимый Таллинн от Красной Армии?

– Не говори мне больше этого, – предупредил Яак. – Я сам служил в Красной Армии. А в Таллинне не был лет пятнадцать. Насколько я знаю эстонцев, они живут лучше других в Советском Союзе, а жалуются больше всех. Хочу поменять имя.

– Поменяй на Аполлона. Хотя все равно останется акцент, этакое приятное прибалтийское цоканье.

– Плевал я на этот акцент. Ненавижу подобные разговоры, – Яак с трудом успокоился. – Кстати, нам звонил тренер комсомольского клуба «Красная звезда», который утверждал, что Руди был весьма заядлым болельщиком и что боксеры подарили ему один из своих призов. По мнению тренера, приз должен быть где-то среди личных вещей Руди. Дурак, но довольно настойчивый парень.

На подъезде к проспекту Калинина машину Яака попытался обогнать итальянский автобус с высокими окнами, вычурными желтыми вензелями и двумя рядами отупевших лиц. «Ни дать ни взять средиземноморская трирема», – подумал Аркадий. Фыркнув голубым дымком, прибавили скорость и «Жигули». Яак слегка тормознул, чуть не повредив блестящий передний бампер автобуса, и помчался дальше, торжествующе смеясь.

– Опять победа за хомо советикус!

На бензозаправочной станции Аркадий и Яак встали в разные очереди – за пирожками и за лимонадом. Одетая на манер лаборантки в белый халат и белую шапочку продавщица отгоняла мух от пирожков. Аркадий вспомнил совет своего приятеля-грибника держаться подальше от грибов, вокруг которых валяются дохлые мухи, и решил посмотреть на землю, когда подойдет к тележке с пирожками.

Куда более длинная очередь, одни мужчины, протянулась от водочного магазина на углу. Пьяные, подпирая стену, клонились в разные стороны, словно сломанные колья в заборе. Красные с синевой рожи, на плечах – серое тряпье. Но они цепко держались за пустые бутылки, ибо твердо помнили: полная бутылка появится на прилавке только в обмен на пустую. Кроме того, пустая бутылка должна быть нужного размера – не больше и не меньше. К тому же нужно показать милиционеру в дверях талоны (это чтобы иногородние не вздумали купить водку, предназначенную для москвичей). За все то время, пока Яак стоял за лимонадом, из магазина вышел лишь один покупатель, бережно, словно яйцо, неся в руках бутылку, и лишь на сантиметр продвинулась очередь.

У Аркадия дела шли не лучше. Очередь двигалась медленно потому, что продажа шла на выбор: пирожки либо с мясом, либо с капустой. Но поскольку начинка представляла собой не более чем намек – еле заметная полосочка свиного фарша или тушеной капусты в тесте, которое сперва погружают в кипящий жир, а потом оставляют остывать и окоченевать, – для такого выбора требовался очень тонкий вкус. Голод не в счет.

Водочная очередь тоже застопорилась. Ее задерживал покупатель, которому при входе в магазин стало плохо, и он уронил свою пустую бутылку. Бутылка со звоном покатилась в сточную канаву.

Аркадий вдруг подумал о том, что сейчас делает Ирина. Все утро он внушал себе, что она для него больше не существует. Теперь же толчком послужил звон бутылки, сама необычность этого звука. Он представил, что Ирина обедает, нет, не на улице, а в прекрасном кафетерии – в блеске хрома, ярком сиянии зеркал, среди бесшумно двигающихся тележек с белыми фарфоровыми чашками.

– С мясом или капустой?

Понадобилось мгновение, чтобы вернуться к действительности.

– С мясом? Капустой? – повторила продавщица, подняв похожие друг на друга как две капли воды пирожки. Ее лицо было таким же бесформенно круглым, глаза заплыли жиром. – Ну давай! Не знаешь, что брать?

– С мясом, – сказал Аркадий. – И с капустой.

Она проворчала, проявив некоторую нерешительность. Затем взяла мелочь и вручила Аркадию два пирожка, украшенных бумажными салфетками, с которых капал жир. Аркадий посмотрел на землю. Дохлых мух не наблюдалось, но те, что жужжали вокруг, казались какими-то угнетенными.

– Вы что, не хотите? – удивилась продавщица. У Аркадия перед глазами все еще стояла Ирина. Он ощущал тепло ее тела, чувствовал запах чистых, хрустящих простыней, а не противного прогорклого жира. Казалось, он стремительно переживал одну стадию безумия за другой. Ирина как бы перемещалась из области сновидений в реальный мир.

Что-то изменилось вдруг в облике склонившейся над тележкой продавщицы. На ее лице появилось подобие девичьего смущения, в спрятанных между щек глазках промелькнула грусть. Она виновато пожала круглыми плечами.

– Кушайте! Бросьте думать об этом. Это все, что я могу вам посоветовать.

– Да-да, конечно.

Когда Яак принес лимонад, Аркадий вручил ему оба пирожка.

– Нет уж, спасибо, – отпрянул Яак. – Я их любил до тех пор, пока не стал работать с тобой. Теперь они для меня больше не существуют.

На Бутырской улице за длинной витриной магазина женского белья и галантереи начинается здание с зарешеченными окнами. Подъездная дорога нырнула вниз мимо караульного помещения к ступеням входа. В помещении офицер выдал Аркадию и Яаку алюминиевые номерки. Решетка с узором в форме сердец отодвинулась в сторону, они проследовали за надзирателем по паркетному полу и спустились по лестнице с покрытыми резиной ступенями в оштукатуренный коридор, освещенный лампочками, забранными в проволочные сетки.

Только одному человеку удалось бежать из Бутырской тюрьмы, и этим человеком был Дзержинский, создатель КГБ [1]. Он подкупил надзирателя. В те дни рубль еще что-то значил.