Освобождение Вены: роман-хроника - Корольченко Анатолий Филиппович - Страница 9

А тем временем взводы под командованием лейтенанта Стрихи, без крика и стрельбы, вплотную приблизились к позициям финнов и бросились врукопашную. Застигнутые врасплох солдаты противника выскочили из траншей и кинулись в глубь леса. В кольце образовалась спасительная брешь. А орудия врага все молотили и молотили по участку, лежавшему в противоположной от места прорыва стороне…

Пробиться к Лоймоле полк так и не смог. Установить связь с Матохиным тоже не удалось. Поэтому многие считали, что батальон погиб. К тому же через день нас внезапно перебросили на новое направление.

Уходили мы со щемящим душу чувством: шутка ли, лишиться стольких боевых товарищей! Стали уже поговаривать, что полк, в котором вместо трех два батальона, — уже не полк. Ни два ни полтора. Ему прочили судьбу вечно резервного, который будут использовать для заделывания дыр в широченном лесном фронте. А так как войска в этом краю находятся только у дорог и промежутки между ними — сплошные дыры, то и будем мы мотаться по участкам, как челнок в ткацком станке.

Каково же было наше изумление, когда второй батальон вдруг объявился! Услышав эту весть, я поспешил в штаб.

На лужайке стоял строй: не батальон, не рота — нечто среднее. Я подбежал и опешил. Никогда ранее подобного видеть не приходилось. На знакомых лицах, худых, изможденных, страшная усталость, только лихорадочно горят глаза. Обмундирование изодрано. У каждого — по два-три автомата. Вырвавшихся из кольца целовали, тискали в объятиях.

Из штаба прибежал дежурный офицер.

— Не расходиться! Сейчас комдив приедет! Звонил по телефону.

Комдив, на ходу соскочив с «Виллиса», шагнул к Матохину. Комбат, привычно одернув гимнастерку и поправив ремень сумки, начал докладывать.

— Знаю! Все знаю, Матохин! — Обнял его и расцеловал. — Молодец, комбат! А я уж не думал свидеться… Спасибо за батальон.

Он снял со своей гимнастерки орден Красного Знамени и приколол комбату.

…Говорили, что потом комдив получил внушение: не имел права вручать свой орден другому. Но что было, то было. Из песни, как говорится, слов не выкинешь…

Павел Голованов

Старший лейтенант Голованов служил в соседнем батальоне, но, познакомившись, мы сошлись характерами и нашли много общего. К тому же мы были чуть ли не земляками: он родился неподалеку от Дона, на казачьей реке Хопер, часто бывал в Ростове, где жили его родственники. Офицерское звание получил на два года раньше меня. Участвовал в освободительном походе в Западную Украину. Но, главное, на границе с Румынией встретил первый день войны.

Однажды он рассказал о памятной ночи на 22 июня 1941 года, и этот рассказ я записал.

Зной летнего дня сменился вечерней духотой. Воздух недвижим и недвижно обвисла ткань лагерной палатки.

Лагерь дивизии расположен на пологой, обращенной к Дунаю возвышенности. Внизу в сизой дымке во всю ширь распахнулась заречная даль. Это уже территория Румынии.

В субботний день занятия укорочены, и большинство курсантов полковой школы, где командиром взвода Павел Голованов, готовятся к увольнению в город. Готовится и Павел, старательно подшивает на гимнастерку подворотничок.

— Значит, ты сегодня встречаешь свою гордую любовь? — спрашивает напарник по палатке — лейтенант Круглов.

— Встречаю, — отвечает Павел. — Впрочем, она уже приехала. Поезд из Аккермана прибыл в пятнадцать с минутами.

— А когда свадьба?

(С любовью-Евгенией уже все обговорено: приезжает после учебы домой — и в загс.)

— Недели через две, — отвечает Павел.

— А я думал раньше. Ты с этим делом поспешай. Не то студент или лейтенант какой отобьет ее у тебя. Она дивчина видная. Королева!

От Дуная доносится музыка. Там плывет белоснежный красавец-теплоход. На палубе отдыхающие пассажиры.

У Павла на душе тоже музыка: через час он увидит Женю.

За палаткой слышны торопкие шаги. Распахивается полог и вырастает курсант Капустянский:

— Вас срочно вызывает начальник школы, — обращается он к лейтенанту Голованову. — Говорит, чтобы срочно прибыли.

— Что случилось? — настораживается Павел.

— Не могу знать, — моргает курсант рыжими ресницами.

«Зачем я понадобился капитану?» — в душу заползает смутная тревога.

Капитан Уралов в своей палатке что-то пишет в толстую командирскую книжку. При появлении Павла встает, расправляет под ремнем складки гимнастерки.

У него сухощавое строгое лицо, на висках седина.

— В город собрались, лейтенант Голованов? — Он щурит глаза, словно что-то выискивает: привычка такая. — Сегодня не пойдете. Ночью вам быть в лагере. Кстати, ночь-то сегодня короткая.

Последнее он произносит как бы утешительно.

Лейтенант возвращается сам не свой. Смотрит на Дунай и не узнает: какой он мутный и тоскливый! Все мысли о Евгении. Ведь приехала, ждет его, а он не может о себе сообщить ни слова!

В палатке Павел увидел на столе календарь и вспомнил слова капитана. Календарь растрепан, многие листки вырваны, а сохранившиеся исчерканы.

А вот и листок сегодняшнего дня: «21 июня, суббота. Продолжительность дня 17 часов 33 минуты». Ночь и в самом деле короткая.

«Ладно! Как-нибудь переживу. Завтра утром все объясню Евгении. Она поймет».

У клуба застучал движок. Киноплощадка полна народа. Сидят даже на земле.

Идет «Волга-Волга». Впервые Павел смотрел ее в родной станице на Хопре, когда еще учился в школе. Смеялся до колик в животе. А сейчас и смех не берет. На душе непонятная тревожная грусть…

На передней линейке у грибка темнеет фигура дневального. Киносеанс окончен. От Дуная тянет свежестью. Прохлада заползает под гимнастерку. «Теперь спать», — направляется Павел к палатке. Простыни слегка холодят. Шелестит в матраце сено, от подушки тянет степью. Но сон не идет. Грызет непонятная тревога. «С чего бы это?» Из соседних палаток доносятся голоса возвратившихся из увольнения курсантов.

Мало-помалу все замирает. Лагерь погружается в сон. Откуда-то издалека доносится перезвон Кремлевских курантов…

— Товарищ лейтенант, проснитесь! — услышал Голованов над собой голос старшины. Павлу кажется, что он только сомкнул глаза. — Срочно в штаб! К командиру полка!

Полковник в комнате один. Тускло светит керосиновая лампа, освещая скуластое лицо.

— Людей поднять по тревоге, раздать патроны, — металлом звучит его голос.

— Учебные?

— Боевые, боевые патроны, лейтенант! И немедленно занять оборону в районе железнодорожного моста. Вот здесь. — Полковник склоняется над картой и чертит красным карандашом у моста через реку маленькую скобочку. — Занять оборону и до последнего удерживать берег.

Голованов бежал, изредка подсвечивая под ноги фонариком. За ним растянулись по косогору курсанты. Глухо топают сапоги, позвякивает оружие, слышится тяжелое дыхание.

Курсанты у моста расположились в форме подковки, как и вычертил на карте полковник. Сам же Павел со связными и с Капустянским обосновался на НП, неподалеку от полотна дороги.

Небо по-прежнему звездное, однако оно уже утратило свою черноту. Цикады смолкли. Вместо них слышатся глухие удары, скрежет лопат и негромкие голоса курсантов. На миг Павлу вспомнилась Женя, и тут же мысль о ней исчезла, сменилась беспокойством за курсантов, которые упорно долбили лопатами неподатливую землю.

— Лейтенант Голованов? — услышал он знакомый голос Уралова.

Капитан придирчиво осматривает каждый окоп.

— Копать и копать! — приказывает он и смотрит на часы со светящимся циферблатом:

— Ого! Уже четыре!

В этот момент за рекой загремело.

— Что это? — настораживается Капустянский.

Позади и левее, там, где находится лагерь, неожиданно заиграли короткие всплески огня. Доносятся разрывы: один, второй, третий…

Потом разрывы сливаются в тяжкий гул. Среди всплесков тут и там стали вспыхивать огненные бутоны. Они возникали разом, будто вырываясь из земли. Высокое пламя минуту полыхало и разом гасло.