Повести рассказы. Стихотворения. Поэмы. Драмы - Коцюбинский Михаил Михайлович - Страница 43

Вдруг в эту тишину ворвалось что-то дикое и бессмысленное. Как безумный промчался казак, припав к шее лошади, и, казалось, хрипел вместе с ней. Потом лошади, блестящие, черные, промчали карету, а в чистом окне, как в раме, отразился красивый восковой профиль, нависшие брови и белая борода. И пока я всматривался в этот образ, все исчезло, расплылось и стало тенью… Что? тенью? Да… Тенью…

Мама!… Тс… тише… я неизвестный… Ха-ха! Разве кто-нибудь услышит тот голос, что кричит в сердце, глубоко в сердце? Разве будет кто-нибудь знать, что ты моя мама, а я твой сын? Мама, не плачь. Твой сын пойдет на смерть с поднятой головой и чистым сердцем. Ведь в его сердце сгустилась невинно пролитая кровь, ведь в нем слились все человеческие слезы и пламенем вспыхнул народный гнев… Убивай меня, палач. Ты убиваешь народ…

…Никогда прежде не думал, что мир так прекрасен, что клочок неба, дерево, смех, человеческий голос приносят глубокую радость и, как воздух, нужны людям. Словно обедневший богач, который поднимает с земли и целует кусочек хлеба, когда-то брошенный собакам. Вот теперь вижу – и сердце этому радуется – горит в придорожной луже во время оттепели огонь фонарей, а снег весь черный, словно прокопчен дымом. Каплет с крыш, и каждая капля, летя на землю, играет огнями и звенит. Сияют, как жемчуга, матовые стекла магазинов, и над городом стоит серебристый нимб, как над святым. Святой, потому что мученик.

А я ходил – не мог сидеть в комнате,- и мои мысли все шли за ним, шаг за шагом, ревниво и неотступно. Я его видел. Вот он завтракает, прикрыв салфеткой широкую грудь и распустив по ней мягкую белую бороду. Его глаза улыбаются дочери и розовой редиске, которую он тоже любит. Деликатно берет восковыми пальцами редиску за белый хвостик, и ему так приятно, что все красиво, чисто, так вкусно, что в доме тепло и тихо, возле него красавица дочь и сам он красивый и важный. Он отдыхает… Подают рыбу – и он вдыхает ароматный пар и кладет на тарелку большой кусок. Как бы не подавился какой-нибудь глупой костью! Я так боюсь…

Вот кабинет. Нахмурил брови и углубился в чтение, а у глаз собираются и сердито скачут морщинки. На звонок прибегает чиновник, и как же он сердит начальство! Не случилось бы несчастья… я так боюсь… боюсь случайности, внезапной смерти, ведь все возможно… Ну, слава богу, день окончился благополучно…

Спальня. Мягкий зеленый свет ласково ложится иа тяжелое тело, белую бороду и барский старческий профиль. Сон приходит не сразу, мысли блуждают, и глаза что-то видят там, в темноте… может быть, меня? Спи. Доброй ночи… быть может, до завтра?

Все больше и больше привыкаю к нему. Чувствую, что он врастает в меня, как корень в землю, становится все более нужным для меня. Даже не отделяю себя от него. Не могу. Что-то таинственное, непонятное заключается в нашей связи, словно один из нас – тень другого: пока один из нас живет, другой тоже должен жить. И даже браунинг прячет две пули рядом: одну – для него, другую – для меня.

По ночам он снился мне, красивый, величественный старик с восковым лицом. А днем в груди бурлила тревога. Что-то дразнило, что-то сосало сердце, чего-то не хватало. Теперь уже знаю. Мучило желание услышать голос. Я должен был услышать его.

А время тянулось.

…Я снова встретился с ней. Той, что бросила цветок в мое сердце. Окинула меня таким приветливым, нежно-внимательным взглядом, что цветок ожил, и я вновь почувствовал его аромат. И сразу настала весна, ожили солнце, радость и смех… мне хотелось схватить в объятия встречного с суровым лицом и прижать к сердцу: брат!… Увидел тебя, моя мама, как ты чинишь свое черное платье при свете лампы… добрая и бедная… милая и бедная… и слушал, словно музыку, шум жизни… Счастливый и снова свободный сын земли, а не гнев народа…

Исчез с моих глаз противный профиль… Что? Исчез? Долой все из сердца! Я неизвестный…

Теперь я здесь, в этих стенах, как зверь в капкане… Это ты, слепой глаз, что следишь за мной сквозь дырку в дверях… Это ты напомнил… Как? погибнуть здесь… в этом мешке, когда там свобода, работа… товарищи… Где? ха-ха!… Окно высоко?., высоко… А сделать подкоп?., под стены?… Это же невозможно. Разбить голову об стену? Один… одинешенек… как тяжко, как тоскливо… А может? Нет…

Как странно, как необычайно странно. Я слышу, звонят где-то там, вверху. Обмерзшие деревья, тонкие веточки, покрытые льдом. Сверкающим льдом, прозрачным стеклом. Старый звонарь-ветер собрал вместе тысячи нитей и качает ветки и звонит… Дзень-дзелень-дзень… дзень-дзелень-дзень… И скачут огни по веткам – зеленые, красные, синие. Где я слышал это? И когда слышал? В детстве? когда же я слышал? Ах, правда, это же было недавно… дня три, четыре… Дзень-дзелень-дзень…

Жжет меня стыд при одном воспоминании. Однажды… да, однажды – и больше никогда. Однажды я оглянулся, потому что почувствовал на спине след чужих глаз, скользкий, холодный. Что-то двигалось за мною. Какое-то пальто. Я свернул. Оно. Пошел медленнее. Оно тоже. Стал у дерева… Кажется, стало… Оглянуться? Нет. Я пошел быстрее. Как будто бежало. Быть может, это мое сердце? Кто его знает… Это раздражало. Набрался смелости, повернул назад, прямо на него. Встретились глазами. Мои безразличные, невинные, спокойные, а его острые, как иглы, и лукавые. В уголках смех. Ну, хорошо. Что же дальше? Ты хитер, я не меньше. Натянул нервы, как снасти в бурю, и иду. Кажется, отстало. Оглянуться? Нет. Насвистываю. Безразлично. Что я насвистываю? Неужели марсельезу? Скорее – вальс… Зачем ходить? Не лучше ли сидеть дома, в одиночестве, и не привлекать к себе внимания? Кажется, отстало, я оглянулся. Никого. Значит, безопасно. Пошел налево, в какой-то переулок… и наткнулся прямо на него… на острый, холодный взгляд, как на штык… Ага! Ты следишь!… Ты уже выследил, кого тебе нужно, и зовешь на помощь, идешь к нему… Ага! Ты ловишь?… И вдруг снизу пошел холод и покатился вверх, как ртуть, к сердцу, к горлу, к кончикам пальцев… надавил на мозг и вытолкнул из черепной коробки… Стрелять? Бежать? Куда? Через забор? Все равно, лишь бы бежать… И стал я легким, пустым и мчался без оглядки, несся, как клочок грязной бумаги в бурю, через чужие огороды, через заборы, по глубокому снегу, а за мной что-то гналось, свистело, кричало и протягивало ко мне руки… Это был мой страх. И только когда прошла опасность, когда мозг заполнил черепную коробку, а в теле ожила кровь, я осознал свою подлость… вспомнил, что по дороге бросил браунинг… не задумываясь, как что-то враждебное и опасное… Назад! Жгучий стыд вернул меня через заборы, чужие огороды, по глубокому снегу, назад к нему, хотя бы там и была сама смерть…

И до сих пор противно… при одном воспоминании… и сознание, что во мне живет подлый, трусливый зверь, выжигает рану в моем сердце…

…Восковой профиль с белой бородой… Он словно бунтовал во мне, будто гневался на то, что вместе с моим разумом вылетел хоть на минуту из головы. Он разрастался в моей груди, занимал весь мозг, угнетал, душил, и так хотелось избавиться от него. «Ага, ты думал я – твой, а ты теперь мой…» – злорадно смеялся во мне и дразнил. Ведь что он для меня? И в чем наша связь? Я гнев народа и его кара, дыхание правдивых уст, огонь из черной тучи человеческих обид, стрела из его лука…

…Да, как будто знал… Так жадно впивал я воздух, так вольно дышала грудь, так широко глядели глаза, словно в последний раз. Иней… лег на землю иней, и спустилась ночь, тихая, настороженная, глубокая. Цвели деревья холодными цветами, белые и легкие, как невесты… Одно стояло все в кружевах, стройное и трепещущее, словно невеста, идущая под венец, ожидающая, что придет юноша, возьмет за руку и поведет. Среди свадебных гостей, в лазурной тишине, между огней. А небо чистое, темное и ароматное, словно из фиалок. И там свадебные гости. Пришли все звезды, даже малютки, что не выходят в сырую ночь, собрались в кучки, стали рядами, разместились поодиночке, бледные, тихие, скромные, и – пышные, блестящие, наглые, каждую минуту меняющие свой цвет. Из далеких улиц плыла музыка человеческого говора и заливались колокольчики, чистые, нагие, словно из купели… То была свадебная ночь, моя свадебная яочь… Цвел в сердце цветок, и обольщал надеждой знакомый взгляд – кто знает откуда – с переменчивых звезд, с цвета деревьев… Первая и последняя ночь…, Будто так и знал.