Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Мы долгое эхо друг друга (сборник)

Рождественский Роберт Иванович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Мы долгое эхо друг друга (сборник) - Рождественский Роберт Иванович - Страница 3

Изменить размер шрифта:

Позвони мне, позвони

Позвони мне, позвони,

Позвони мне, ради бога.

Через время протяни

Голос тихий и глубокий.

Звезды тают над Москвой.

Может, я забыла гордость.

Как хочу я слышать голос,

Долгожданный голос твой.

Без тебя проходят дни.

Что со мною, я не знаю.

Умоляю – позвони,

Позвони мне – заклинаю,

Дотянись из далека.

Пусть под этой звездной бездной

Вдруг раздастся гром небесный

Телефонного звонка.

Если я в твоей судьбе

Ничего уже не значу,

Я забуду о тебе,

Я смогу, я не заплачу.

Эту боль перетерпя,

Я дышать не перестану.

Все равно счастливой стану,

Даже если без тебя!

Ливень

– Погоди!.. —

А потом тишина и опять:

– Погоди…

К потемневшей земле

неподатливый сумрак прижат.

Бьют по вздувшимся почкам

прямые, как правда,

дожди.

И промокшие птицы

на скрюченных ветках дрожат…

Ливень мечется?

Пусть.

Небо рушится в ярости?

Пусть!

Гром за черной горою

протяжно и грозно храпит…

Погоди!

Все обиды забудь.

Все обиды забудь…

Погоди!

Все обиды забыл я.

До новых

обид…

Хочешь,

высушу птиц?

Жарким ветром в лесах просвищу?

Хочешь,

синий цветок принесу из-за дальних

морей?

Хочешь,

завтра тебе

озорную зарю посвящу.

Напишу на заре:

«Это ей

посвящается.

Ей…»

Сквозь кусты продираясь,

колышется ливень в ночи.

Хочешь,

тотчас исчезнет

свинцовая эта беда?..

Погоди!

Почему ты молчишь?

Ты не веришь мне?

Верь!

Все равно ты поверишь,

когда

отгрохочут дожди.

Мир застынет,

собой изумлен.

Ты проснешься.

Ты тихо в оконное глянешь стекло

и увидишь сама:

над землей,

над огромной землей

сердце мое,

сердце мое

взошло.

Письмо домой

Мама, что ты знаешь о ней?

Ничего.

Только имя ее.

Только и всего.

Что ты знаешь,

заранее обвиня

ее в самых ужасных грехах земли?

Только сплетни,

которые в дом приползли,

на два месяца опередив меня.

Приползли.

Угол выбрали потемней.

Нашептали и стали, злорадствуя, ждать:

чем, мол, встретит сыночка

родная мать?

Как, мол, этот сыночек ответит ей?

Тихо шепчут они:

– Дыму нет без огня.

Причитают:

– С такою семья – не семья.

Подхихикивают…

Но послушай меня,

беспокойная мама моя.

Разве можешь ты мне сказать:

не пиши?

Разве можешь ты мне сказать?:

не дыши?

Разве можешь ты мне сказать:

не живи?

Так зачем говоришь:

«Людей не смеши»,

говоришь:

«Придет еще время любви»?

Мама, милая!

Это все не пустяк!

И ломлюсь не в открытые двери я,

потому что знаю:

принято так

говорить своим сыновьям, —

говорить:

«Ты думай пока не о том», —

говорить:

«Подожди еще несколько лет,

настоящее самое будет потом…»

Что же, может, и так…

Ну, а если – нет?

Ну, а если,

решив переждать года,

сердцу я солгу и, себе на беду,

мимо самого светлого счастья пройду, —

что тогда?..

Я любовь такую искал,

чтоб —

всего сильней!

Я тебе никогда не лгал!

Ты ведь верила мне.

Я скрывать и теперь ничего не хочу.

Мама, слезы утри,

печали развей —

я за это жизнью своей заплачу.

Но поверь, —

я очень прошу! —

поверь

в ту, которая в жизнь мою светом вошла,

стала воздухом мне,

позвала к перу,

в ту, что сердце так бережно в руки взяла,

как отцы новорожденных только берут.

«То, где мы жили, называлось югом…»

То, где мы жили,

называлось югом…

И каждый раз,

как только мы вставали,

казался мир вокруг

настолько юным,

что в нем —

наверняка! —

существовали

пока еще не названные вещи.

Беспомощный,

под безымянным небом

рождался мир.

Он вовсе не был

вечным.

Усталым не был.

И всесильным не был.

Он появлялся.

Он пьянил, как брага.

Он был доверчивым

и откровенным…

О, это удивительное право:

назвать землею – землю,

ветер – ветром!

Увидев

ослепительное нечто,

на миг сомкнуть

торжественные веки

и радостно провозгласить:

«Ты —

небо!

Да будет так

отныне и вовеки!..

Да будет мир

ежесекундно юным.

Да будет он таким

сейчас и позже…»

То, где мы жили,

называлось югом.

И было нам по двадцать лет.

Не больше…

И нисходила ночь —

от звезд рябая.

И мы,

заполненные гулкой ширью,

намаявшись,

почти что засыпая,

любовь

бесстрашно называли

жизнью.