Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович - Страница 38

Но такого полковник не сделан. Какой же напрашивается вывод? Или этого вовсе не было, или же родители (Шумилов не сомневался, что и Софья Платоновна была бы в курсе, случись подобное в действительности) отнеслись к этому факту совершенно иначе, чем рассказывают теперь. Другими словами, не усмотрели родители в случившемся никакой опасности для сына!

Алексей Иванович вспомнил и рассуждения мудрой тетушки о роли, которую явно или завуалировано, пытаются навязать молодым гувернанткам или горничным «заботливые мамаши». Возможно, и Жюжеван держали рядом с вышедшим из детского возраста Николаем именно с подобной циничной целью. А как иначе отнестись к просьбе Софьи Платоновны «присматривать за Николашей»? Да и полковник хорош! Понатешился вволю, а теперь пытается воспользоваться удобным поводом для того, чтобы разом разделаться и с наскучившей связью и замазать собственные грешки, и «сохранить честь благородного семейства» в глазах общества.

Шумилов едко улыбнулся. На душе было противно.

16

Текли дни. Наступивший июнь принес с собою пыль, духоту, резкую вонь каналов и рек. Появились комары, и чем населеннее был район, тем больше размером и злее они были. Все с мало-мальскими средствами, кто не был привязан к городу необходимостью ежедневно являться на службу, старались выехать на дачи — слишком уж непривлекательной казалась перспектива провести лето среди кирпичных стен, булыжных мостовых, в каменных мешках дворов-колодцев.

Мариэтта Жюжеван продолжала сидеть в тюремной камере. Расследование текло своим неспешным хороводом.

На душе у Шумилова было неспокойно. Он по-прежнему занимался делом Мариэтты Жюжеван как помощник Шидловского, и все более очевидной ему представлялась невиновность обвиняемой. Однако у Шидловского было другое мнение. Между ними пробежал холодок, и хотя отношения Шидловского и Шумилова оставались сдержанно-корректными, помощник окружного прокурора больше не предлагал Шумилову вместе пообедать.

Француженка сидела все в том же доме предварительного заключения на Шпалерной улице. За прошедшее время ее дело медленно, но верно продвигалось к суду. Проводились допросы и очные ставки, которые нисколько не поколебали уверенности Шидловского в правоте избранной линии и практически ничего не изменили в официальной версии. И Матрена Яковлева, и Алевтина Радионова на очных ставках с Мари Жюжеван, не моргнув глазом, повторили свои прежние заявления.

Сам Шумилов, кстати, особых надежд на очные ставки не возлагал, прекрасно понимая, что люди, решившиеся на оговор, от своих лживых утверждений добровольно не откажутся и своего поступка не устыдятся. Таких людей можно сокрушить только фактами.

Единственное, пожалуй, несовпадение с общей линией следствия продемонстрировали показания Алексея Прознанского, младшего брата покойного Николая. Он утверждал, что романа между гувернанткой и Николаем не было, и старший брат в последнее время даже несколько тяготился обществом гувернантки. Шестнадцатилетний молодой человек, как несовершеннолетний, допрашивался в присутствии матери, хотя сам этого не хотел и заявил в начале допроса, что «в опеке давно не нуждается». Софья Платоновна, однако, явилась на допрос вместе с ним, и несколько раз назидательно перебивала сына. Уж на что Шидловский был лояльно настроен к семье Прознанских, но даже он после допроса признал, что «мамаша порывалась говорить вперед сына». Алексей признал факт доверительных отношений старшего брата с француженкой, но добавил, что «подозревать между ними интимные отношения просто смешно». Также он добавил, что Жюжеван полностью была осведомлена как о романе Николая с Верой Пожалостиной, так и о бесславном его окончании. Это были очень важные показания, потому что они фактически исключали ревность как определяющий мотив убийства.

В кабинете окружного прокурора было душно. Тучный Вадим Данилович Шидловский чрезвычайно страдал от жары. И без того раздражительный, в жаркую погоду он делался просто невыносим, гневаясь по поводу и без повода. Эти проявления дурного настроения кто-то из его подчиненных иронично назвал «истерическими пароксизмами»; довольно метко, хотя и обидно для самолюбия. Один из таких пароксизмов Шидловский пережил, узнав о публикациях в газетах, посвященных делу Прознанского.

В тот день он разве что не рвал на куски ненавистную ему «Северную пчелу».

— Канальи! Плуты! И как только пронюхали, мерзавцы! Ведь было решение — до суда никаких материалов в прессу! — громогласно сокрушался он. — Представляешь, Алексей Иванович, открываю сегодня «Пчелу», а там — полюбуйтесь-ка! — материален тиснут о нашем деле. Большая статья. Скандалезная. Еще удивительно, как это автор умудрился обойтись одними инициалами! И про заявление Жюжеван написано, то бишь, про ее жалобу, и весь тон такой поганенький!

Алексей Иванович взял со стола шефа газету.

— Обыкновенная заметка. Весьма нейтральная. Своих суждений автор не высказывает, — осторожно заметил он.

— Да дело не в суждениях. Еще этого не хватало! Кто вообще позволил писать об уважаемых людях, об интимных делах почтенного семейства?! Или вы опять, Алексей Иванович, делаете вид, будто не понимаете меня?

— Вадим Данилович, существует пятый секретариат Третьего отделения, который занимается цензурой периодической печати и театральных постановок, — спокойно заметил Шумилов, стараясь не поддаваться на провокацию и не переходить на личности. — Если почтенные цензоры одобрили публикацию, то чем питается ваше возмущение?

— Николай Владимирович Мезенцов, начальник Третьего отделения, лично запрещал всяческие публикации по делу Прознанского. Я бы еще мог понять, если бы такую публикацию осуществили «Полицейские ведомости» — это официальная газета министерства внутренних дел. Но «Пчела» — это слепок французской бульварной прессы.

— Значит, теперь генерал Мезенцов снял запрет. Не думаете же вы, будто официально зарегистрированная газета решится рискнуть своим существованием?

Шидловский был верен своей обычной манере не отвечать на вопросы, ставящие его в тупик:

— Возмутительно, что все это порождает ненужные и прямо вредные толки, публика-дура начинает рядить и гадать, что же там творилось в семье жандармского полковника? Разве это может быть темой для обсуждения?!

— Хорошо, ну а если бы это была семья не полковника жандармерии, а обычной кухарки, то смерть ее члена могла бы быть темой обсуждения в газете?

— Алексей Иванович, вы постоянно со мною спорите! Ваши возражения суть бездоказательны и демагогичны! Спор ради спора всегда контрпродуктивен! Да, вы с отличием закончили училище правоведения, да, вы хорошо справляетесь с обязанностями по следственной части, но вы напрасно думаете, что люди, пришедшие вперед вас на поприще служения закону суть ретрограды и невежды. Не впадайте в прелесть тотального отрицания! — наставительно проговорил Шидловский.

Шумилов и так прекрасно понимал, что в один прескверный день помощнику прокурора надоест терпеть свободомыслие подчиненного. И какой окажется расплата за собственное мнение, оставалось только догадываться.

Алексей Иванович предполагал, что после первой публикации в открытой прессе неизбежно последуют и другие. Дело получило огласку, о нем будут говорить, любовная интрига потрясет воображение женской части общества. Падкая до скандальных новостей часть публики неизбежно начнет смаковать подробности. В Санкт-Петербурге за последнее десятилетие сложилась целая прослойка состоятельных дам, — их обычно называли «судейскими барышнями» — имевших обыкновение всеми правдами и неправдами проникать на громкие судебные процессы и потом обсуждать их ход. Попавшие им «на зубок» новости подолгу циркулировали в столице, порой невероятно трансформируясь и путая самих авторов. У «судейских барышень» были свои пристрастия, существовали любимые и нелюбимые судьи, адвокаты и обвинители. Молодые адвокаты, только начинавшие труды на своем поприще, искали симпатий этой среды, поскольку именно она весьма влияла на общественное мнение в столице. Шумилов был уверен, что «судейские барышни» не позволят замолчать дело, будут ловить всякую новость, связанную с расследованием, они будут требовать от редакций все новых публикаций, наконец, они явятся в суд, где будут охать, ахать, падать в обмороки, аплодировать, выкрикивать «браво», подбрасывать в воздух шляпки и платки, выдворяться из зала заседаний за неуважение к суду, а в перерывах между заседаниями подбегать к окнам и выкрикивать свежие новости стоящей внизу толпе. Одним словом, эти не в меру активные дамочки создадут вокруг дела Прознанского такой ажиотаж, что даже самый известный и высокооплачиваемый адвокат примчится бесплатно защищать Жюжеван, лишь бы только подкрепить свое реноме и поддержать популярность. Это было как раз то, чего менее всего желал Вадим Данилович.