Великосветский свидетель - Ракитин Алексей Иванович - Страница 27

— Вы знаете, протокол-то у меня готов уже давно. Я его написал буквально на следующий день. Просто его заверить некому.

Шумилов чуть было не сел на пол от неожиданности:

— Вы хотите сказать, что проводили вскрытие без прозектора?

— Вот именно. Сам все и сделал. Зачем мне прозектор? Я ведь учу этому делу будущих судебных медиков.

— Но для суда под протоколом нужны две подписи. Вы же знаете правила проведения такого рода действий.

— В том-то и дело. То, что потребуется официальное оформление, стало ясно позже, когда оказалось, что Прознанский скончался от отравления. Поначалу речь вообще не шла ни о суде, ни о следствии. С моей стороны это было почти дружеское одолжение.

Пашенко выглядел по-настоящему расстроенным. Он прекрасно понимал серьезность ситуации, которая грозила ему потерей места.

— Я вам объясню все, — бормотал доктор. — Сначала доставили в морг тело Николая Прознанского. Он был членом семьи военнослужащего, притом жандармского полковника, то есть с этой точки зрения это было сделано правильно. В сопроводительной записке было указано, что молодой человек болел. Видимых повреждений тело не имело, так что его вскрытие поначалу вообще не планировалось. Потом примчался Николаевский, не стану скрывать — это мой старинный друг, учились вместе. Буквально упал в ноги, говорит, Володя, давай вскрывай этого Прознанского, мне с ним не все понятно. Вы же знаете, как это делается, существует определенный порядок, очередь. А тут — давай скорее, не будем же мы похороны задерживать! Дескать, сделаем все по-тихому, просто, чтоб на душе камня не было. Вот я после окончания работы и встал к столу.

— Николаевский где был? — уточнил Шумилов.

— Он рядом был. Но он, во-первых, не патолог, он — врач общей практики. А во-вторых, он не работник академии, он в принципе не может подписываться под такого рода документами. С таким же успехом я могу пригласить извозчика с улицы и попросить его наложить свою сигнатуру.

— А прозектор где был?

— В принципе, он был здесь же, в морге. Только он не следил за моими манипуляциями и во вскрытии не участвовал. Если бы это вскрытие было обычной рутинной работой, я бы попросил его подписаться под протоколом задним числом, и никто бы ничего не узнал. Но в случае с Прознанским, как я понял, речь идет об убийстве. Я допустил серьезную ошибку, нарушив определенную законом процедуру, и это моя вина. Если я сейчас предложу прозектору подписать протокол, то посторонний человек фактически разделит со мной мою личную ответственность. Это будет бесчестно по отношению к нему. Вы понимаете это?

— Я-то понимаю, — Шумилов раздосадовано замолчал. — Давайте-ка почитаем, что вы там написали.

Уже первый взгляд на документ с очевидностью выдавал его огрехи: на титульном листе отсутствовала «шапка», которая должна была содержать перечень должностных лиц — свидетелей и участников проводимой аутопсии.

— Я просто не знаю, что здесь написать, — бормотал Пашенко. — Я вообще не предполагал, что этот документ придется куда-то представлять; думал, полежит в столе пару месяцев и отправится в корзину.

Шумилов пролистал протокол, бегло пробежал глазами содержание. В принципе, особых вопросов увиденное не вызывало.

— Вот что, Владимир Владимирович, давайте сойдемся на следующем. Этот, с позволения выразиться, «протокол» я сейчас забираю. В дело его подшить, конечно, никак нельзя, но я покажу его помощнику прокурора, может, мы что-то и придумаем. Черновые записи вскрытия тела Прознанского вами сохранены?

— Разумеется.

— Возможно, мы попросим вас восстановить этот документ. В любом случае, я с вами в ближайшее время еще увижусь. Хочу предупредить на будущее, но… делать этого не стану. Полагаю, вы сами уже все поняли.

— Да, господи, конечно, я сам все понимаю… Накуролесил! А ведь сам молодежь учу, как должно документы составлять!

Шумилов убрал в портфель бумаги и уже собрался было уходить, но остановился в дверях:

— Владимир Владимирович, а в каком часу, по вашему мнению, скончался Николай Прознанский?

Пашенко задумался, тяжело вздохнул и начал издалека:

— Задача анатома, производящего вскрытие тела, точно описать состояние всех частей и органов покойного. Задача судебно-химического исследования — представить точные данные об обнаруженных во внутренних органах вредоносных веществах, назвать пути их проникновения в организм и зафиксированные концентрации. Анализ всех этих данных будет осуществлять судмедэксперт. Мой протокол не претендует — и не может претендовать! — на полноту экспертного заключения, но как специалист, понимающий все тонкости этого дела, могу сказать…

Пашенко запнулся и перескочил на другое:

— Я мог бы вам точно назвать час смерти Николая Прознанского, если бы сразу приступил к вскрытию тела. Я мог бы наблюдать развитие трупного окоченения, а это точнейший показатель. Окоченение начинается спустя шесть часов с момента смерти и развивается еще примерно столько же, захватывая все новые части тела. Потом в обратном порядке окоченение будет пропадать. Наблюдая процесс снятия окоченения, также можно довольно точно определить время смерти.

Шумилов заподозрил, что Пашенко собирается прочитать ему целую лекцию.

— Владимир Владимирович, я все это знаю. Что вы можете сказать по существу?

— Когда я в шесть часов пополудни приступил к вскрытию тела Николая Прознанского, оно полностью было сковано окоченением. А снятие окоченения я не смог наблюдать, поскольку на третьи сутки состоялись похороны. Так что… — Пашенко развел руками.

Шумилов чуть не сплюнул от досады.

— То есть смерть наступила не позже шести-семи часов утра 18-го апреля, — подытожил он.

— Вот именно. Еще могу сказать: желудок покойного был пуст, что свидетельствует о том, что с момента последнего принятия пищи прошло не менее четырех часов. Об этом есть запись в бумагах, что вы у меня забрали.

— Что ж, спасибо.

— Вам это хоть как-то помогло?

— Если б я знал, Владимир Владимирович, что мне может помочь!

Шумилов приехал в прокуратуру после обеда и сразу направился в кабинет Шидловского. Помощник окружного прокурора если и воспринял с досадой сообщение Шумилова о разговоре с патологоанатомом, то никак этого не показал, что для человека холерического темперамента (а именно таковым был Шидловский) выглядело весьма странным. Он лишь рассеянно пробормотал: «Оставьте протокол аутопсии мне, я подумаю, куда его приладить», и более к этой теме не возвращался. Вадим Данилович был явно поглощен своими мыслями, что, впрочем, вскоре и объяснил:

— У вас там сидят графологи. Сидят они уже долго, так что скоро закончат. Сейчас они переписывают заключение набело. Шульц принес основные тезисы, которые там будут, посмотрите-ка!

Алексей Иванович взял поданные Шидловским листы писчей бумаги, усеянные мелким бисером текста с многочисленными следами правки и дописок. Все почерковеды сходились во мнении, что по первой части поставленного перед экспертизой задания — сличения манеры написания анонимки с контрольными образцами — «есть несомненное сходство приемов исполнения сравниваемых объектов». В частности они подчеркнули схожесть в начертании трех букв. Весьма любопытной оказалась фраза, которую изумленный Шумилов перечитал несколько раз: «В анонимном письме встречаются буквы такой формы, какую дают им только одни французы».

«Что же это за форма такая особенная?» — думал про себя Алексей Иванович. Но ответа на этот вопрос в черновике заключения не нашлось.

Любопытно оказалось заключение и по второй части задания — исследованию стиля и лексических особенностей текста анонимки: «Слог анонимного письма неправилен, встречаются совершенно французские выражения, причем неправильные обороты речи и грамматические ошибки сделаны как бы умышленно. Вместе с тем, наряду с чисто французскими фразами попадаются и такие, которые никогда не употребляются французами».

«Хм, — задумался на минуту Шумилов, — и что это нам дает? Что писавший был образованным человеком, который пытался скрыть свои языковые познания? Мариэтта Жюжеван вполне соответствует этому описанию. Ее образованность и ум отмечали многие».