Семьдесят два дня - Яхнина Евгения Иосифовна - Страница 11

Анри взял у мальчика завтрак, но и горячая картошка, аппетитно уложенная на дне котелка, не успокоила его. Уже давно Нико скрылся с пустым котелком, а Анри всё не унимался:

— Вандомская колонна прославляет войну, а Коммуна хочет мира.

На Вандомской площади всю ночь готовились к свержению колонны. Ещё с вечера площадь была оцеплена отрядами Национальной гвардии. Доступ туда был закрыт.

Всю ночь не прекращался стук молотков и топоров, визг пил, скрип колёс. Непрерывно подвозили песок, мусор и даже навоз из сада, окружавшего дворец Тюильри, в котором ещё совсем недавно жил король. В саду в изобилии были заготовлены удобрения для цветов и плодовых деревьев.

Сегодня из всего этого выкладывалась гигантская подстилка, для того чтобы смягчить удар огромной массы металла и камня при падении памятника на землю и не вызвать сотрясения соседних зданий. Вокруг колонны возводились временные сооружения из брёвен и досок. Эти леса были нужны рабочим, чтобы вести подготовительные работы.

От колонны к водостоку на улице Мира, где устанавливали большой ворот, тянулись толстые канаты.

Около грузоподъёмной машины сгрудилось несколько человек. Высокий, худощавый и стройный мужчина давал какие-то наставления собравшимся около него рабочим. Одной рукой он держался за рычаг, другой указывал на подножие ворота.

— Меня не тревожит ни рычаг, ни колесо, ни вал. Они-то выдержат и большую нагрузку. Не оборвутся и канаты. Но устоит ли на месте сама машина, не повалится ли ворот? Вот что меня беспокоит, Карно!

— Напрасно сомневаетесь, гражданин Абади, — ответил стоявший подле него мужчина средних лет.

Он был ниже ростом, чем Абади, и значительно полнее своего начальника. Карно слегка заикался, причём заикание это становилось очень заметным, когда он волновался.

— Нет, не напрасно, — настаивал Абади. — Стенки водостока рыхлые и не выдержат давления, когда канаты натянутся и ворот упрётся в стенку канавы. Надо эту стенку укрепить. Но как её укрепишь? Вот в чём вопрос, Карно!

— Сделать это очень просто. Положим длинные брёвна между стенкой и воротом. Давление тогда передастся на большую площадь стены.

— Хорошо, так и сделайте! — одобрил Абади. — Ну, теперь, кажется, всё. Можно ли быть уверенным, что мы с вами, Карно, не осрамимся и ровно в два часа, как объявлено, колонна рухнет?

— Надеюсь, надеюсь, гражданин Абади! Но, по правде сказать, не очень меня это радует. Признаюсь даже, в большой я тревоге.

— Что с вами, Карно? Не понимаю.

— Я ещё вчера хотел вам рассказать, да постеснялся… Вчера, уходя из дому, обнял я свою дочку, и так что-то защемило у меня на сердце… Малютка

это заметила и спросила, почему у меня на глазах слёзы…

— Да говорите же, в чём дело! — нетерпеливо прервал его Абади. — Можно подумать, что вы готовитесь не к торжеству, а к похоронам.

— Вот именно, я опасаюсь — как бы после торжества не попасть нам на похороны… на свои собственные.

— Говорите же наконец прямо, без обиняков и намёков!

— Извольте, скажу прямо: нам с вами разрушение колонны не пройдёт даром. ,

— Конечно, не даром. Коммуна выдаст нам немалую награду, если всё совершится, как предусмотрено по плану.

— Не шутите, гражданин Абади, дело очень серьёзное. Вчера шёл я сюда, и вдруг на бульваре Капуцинов двое незнакомцев загораживают мне дорогу. Я остановился… «Карно, — заговорил один из них, — если жизнь вам не надоела, сделайте так, чтобы колонна не упала. Иначе вместе с ней погибнете и вы и Абади». Я опешил, а незнакомцы тем временем скрылись.

— И вы струсили, Карно?

— Признаюсь, да. Я тут же вспомнил о врагах Коммуны, которые пишут вам дерзкие письма и угрожают смертью, если вы не остановите работы по свержению памятника.

— Можете не опасаться за свою жизнь, Карно! Эти молодчики отлично знают, что ваша роль тут не очень велика. Я-то действительно им ненавистен. Но это меня только радует. Если хотите, я могу вас сейчас же отпустить.

— Нет, теперь уже поздно, — сказал Карно, печально покачав головой. — Мне остаётся держаться около вас. Только вот что ещё хочется мне добавить. Я не посмел сказать вам сразу. Те два господина, которые меня остановили и лиц которых я не успел разглядеть, шепнули мне перед тем, как скрыться: «Передайте Абади, что, если колонна продержится ещё хотя бы пять дней, он получит миллион франков. Потому что… потому что версальские войска к воскресенью уже войдут в Париж».

— Ха-ха-ха! — громко рассмеялся Абади. — Видно, Тьер всерьёз рассчитывает быстро покончить с Коммуной. Ха-ха-ха! Миллион франков, говоришь, за пять дней? Щедро! Дорого этот господин ценит мою честь! Я дам ему ответ ещё сегодня, в два часа, А вас, Карно, прошу — никому ни слова о нашем разговоре.

В эти майские дни 1871 года во всех районах Парижа возводились заграждения — баррикады — на случай, если вражеские войска ворвутся в город.

На улице Мира, непосредственно примыкающей к западной стороне Вандомской площади, возводилась каменная баррикада. Она была не сплошная: неширокая брешь служила проходом ка площадь.

Рассвет едва начал брезжить, когда к национальному гвардейцу, охранявшему этот проход, подошёл человек средних лет и предъявил пропуск на площадь. Национальный гвардеец прочитал фамилию незнакомца, проставленную на пригласительном билете, взглянул на печать и подпись коменданта и вежливо сказал:

— Пропуск ваш, гражданин Морико, в полном порядке, но, к сожалению, вы пришли слишком рано. Вход по пригласительным билетам сегодня с двенадцати часов.

Жан Морико, как значилось имя человека на билете, кивнул головой, давая понять, что он обо всём отлично осведомлён, и сказал:

— Так-то оно так, но мне надо побывать на площади именно сейчас, заранее. Я, видите ли, корреспондент газеты. — С этими словами Морико вытащил из кармана и предъявил национальному гвардейцу справку, выданную редакцией газеты «Слово порядка». — Я должен приготовить материал к экстренному выпуску газеты, описать, какой вид был у площади перед тем, как рухнул ненавистный бронзовый идол. Очень вас прошу, пропустите меня, всего на четверть часа, не более.

Гвардеец окинул незнакомца взглядом с ног до головы.

Тёмная блуза и синий берет на голове свидетельствовали о скромном достатке незнакомца. А манера разговаривать и мягкие, спокойные движения отнюдь не противоречили его утверждению, что он журналист. Так думал часовой, когда на свой страх и риск разрешил пройти газетному корреспонденту на Вандомскую площадь.

Не теряя времени, Морико направился прямо туда, где устанавливали ворот. Приблизившись, он снял свой берет, вежливо поклонился и сказал:

— Разрешите представиться. Жан Морико, корреспондент газеты «Слово порядка». Я хотел бы узнать, каким именно образом вы рассчитываете опрокинуть этот огромный памятник?

— К вашим услугам, господин Морико! Но для того, чтобы вам всё стало понятно, пройдёмте ближе к колонне.

Карно повёл Морико к центру площади.

— Почему вы не дали о себе знать вчера? — вдруг резко спросил Морико.

— Абади никого не отпускал. И сам не уходил отсюда всю ночь. Явись вы на полчаса раньше, вы бы его нашли здесь.

— Слава богу, что я не застал инженера. При нём меня не пустили бы сюда раньше срока. Да, кроме того, мне опасно с ним встречаться: мы — старые знакомые.

— Без бороды, в таком костюме!.. Да никто из старых знакомых вас не узнает…

— Карно, — прервал Морико подрядчика, — дорога каждая минута… Рассказывайте, есть какие-нибудь успехи?

— И да и нет!

— Выражайтесь яснее. Разговаривали вы с Абади?

— Только что.

— Какое впечатление произвела на Абади сумма в миллион франков?

— То-то и дело, что я не разберу… С одной стороны, в глазах у него загорелись весёлые огоньки и он рассмеялся…

— Да говорите попросту! — теряя терпение, всё больше раздражался Морико. — Берет он миллион или нет?

— Не знаю, как понять его последние слова: «Я дам ответ Тьеру ещё сегодня, в два часа». Вот и догадайтесь сами, какой это будет ответ. Если в два часа бронзовый император не будет валяться в мусоре — значит, Абади согласен. Тогда готовьте миллион!