Семь столпов мудрости - Лоуренс Томас Эдвард - Страница 12

Он встретил поддержку со стороны начальника своего штаба генерала Линдена Белла, кровожадного солдафона, отличавшегося сочетанием инстинктивного отвращения к политикам и хорошо рассчитанной сердечности. Двое из офицеров Генерального штаба горячо одобрили позицию своих начальников, и несчастный Макмагон оказался лишен помощи армии и унижен обязанностью вести войну в Аравии под присмотром прикомандированных к нему атташе Министерства иностранных дел. Кое-кто высказался против войны, позволявшей чужакам вмешиваться в их дела. К тому же в них так глубоко укоренились навыки подавления, достаточные, чтобы придать повседневной тривиальности дипломатической рутины видимость настоящей мужской работы, что, когда пришло время заняться более важными вещами, они превращали их в те же самые тривиальности. Их расхлябанность, мелкие пакости, которые они устраивали друг другу, не могли не вызывать у военных отвращения, да и мы не питали к ним симпатии: слишком уж откровенно эти говнюки унижали Макмагона, хотя сами были недостойны даже, чтобы чистить ему сапоги.

Уингейт, совершенно уверенный в том, что полностью владеет ситуацией на Среднем Востоке, предвидел, что арабское движение станет популярным в этом регионе и принесет ему большую пользу, но под влиянием нарастающей критики Макмагона стал и сам от него отмежевываться. Да и Лондон уже намекал, что столь тонкое и запутанное дело лучше передать в более опытные руки.

Однако в Хиджазе дела шли все хуже. Полевые арабские войска не были обеспечены надежной связью, шерифы лишены военной информации, отсутствовали хоть какие-то рекомендации тактического и стратегического порядка, не делалось никаких попыток изучения местных условий и использования материальных ресурсов союзников для удовлетворения актуальных потребностей арабов. Французская военная миссия (которую дальновидный Клейтон предложил направить в Хиджаз, чтобы ублажить крайне подозрительных союзников, предоставив им место за кулисами событий и поставив перед ними какую-нибудь задачу) беспрепятственно плела хитроумную интригу против шерифа Хусейна в его же городах Джидде и Мекке и рекомендовала ему, а также британским властям меры, которые должны были подорвать его авторитет в глазах всех мусульман. Уингейта, который теперь обеспечивал наше военное взаимодействие с шерифом, убедили в необходимости высадить отряды иностранных войск в Рабеге, на полпути между Мединой и Меккой, для защиты Мекки и сдерживания дальнейшего продвижения от Медины получивших второе дыхание турок. Окруженный толпой советников, Макмагон растерялся, что послужило для Мюррея поводом обвинить его в несостоятельности. Арабское восстание было дискредитировано, и штабные офицеры в Египте радостно пророчили его скорый провал и смерть шерифа Хусейна на турецкой виселице.

Мое положение нельзя было назвать простым. Как офицеру штаба Клейтона в разведывательном отделе сэра Арчибальда Мюррея, мне были вменены в обязанность сбор информации о расположении турецких войск и подготовка карт. В силу своей естественной склонности я прибавил к этому выпуск «Арабского бюллетеня» – секретного еженедельного отчета по средневосточной политике. Клейтон все больше убеждался в необходимости моего присутствия в военном отделе Арабского бюро – крохотного разведывательного и военного штаба, занимавшегося иностранными делами, который он в то время организовывал для Макмагона. В конечном счете Клейтона вывели из Генерального штаба, и его место занял, став нашим начальником, полковник Холдич, офицер разведки Мюррея в Исмаилии. Его первым намерением было оставить меня в своем штабе, а поскольку было совершенно ясно, что я ему не нужен, я не без некоторой дружеской помощи истолковал это как способ держать меня в стороне от арабского дела. И решил, что надо бежать – теперь или никогда. Мой прямой рапорт был отклонен, и я прибегнул к хитрости. Содержание моих телефонных разговоров (общевойсковой штаб находился в Исмаилии, а я – в Каире) стало совершенно неприемлемым для штаба на Канале. Я использовал любую возможность пожаловаться на невежество и непрофессионализм офицеров разведотдела (что было правдой), а еще больше раздражал их, исправляя соперничавшие с самим Шоу речевые периоды и тавтологии в их донесениях.

Не прошло и нескольких дней, как это стало приводить их в ярость, и наконец они решили, что не станут больше терпеть мое присутствие. Я использовал эту стратегическую возможность для рапорта о десятидневном отпуске, сославшись на то, что Сторрс отправлялся по делам в Джидду, к Великому шерифу, и что мне хотелось бы отдохнуть в поездке вместе с ним на Красное море. Сторрса они не любили и были рады избавиться от меня хоть ненадолго. Согласие было немедленно получено, и они принялись готовить к моему возвращению повод для официального отстранения меня от дел. Разумеется, я не собирался предоставлять им такого шанса, потому что, будучи всегда готов пожертвовать своим телом ради любого дела, требующего исполнения воинского долга, я вовсе не собирался легкомысленно расставаться со своей душой. Я отправился к Клейтону и исповедался ему во всем. Он договорился в миссии об официальном запросе по телеграфу в Министерство иностранных дел в отношении моего перевода в Арабское бюро. Форин-офис связался непосредственно с Военным министерством, и египетское командование узнало обо всем только после того, как дело было решено.

Мы со Сторрсом благополучно отправились в путь. На Востоке говорят, что лучший способ перейти площадь – это двигаться вдоль трех ее сторон, и в этом смысле мой маневр вполне соответствовал духу Востока. Но я оправдывал себя верой в конечный успех арабского восстания при условии правильного руководства. Я был одним из его инициаторов с самого начала, все мои надежды были связаны с ним. Фаталистическая приверженность профессионального солдата субординации (британской армии неведома интрига) должна была заставить порядочного офицера сидеть и смотреть на то, как разработанный им план кампании губят люди, ничего в нем не смыслящие и не испытавшие зова души. Non nobis, Domine[6].

Книга 1

Открытие Фейсала

Главы с 8?й по 16?ю. Я верил в то, что причиной этих неудач восстания было несостоятельное руководство, даже скорее отсутствие всякого руководства, как арабского, так и английского. Поэтому я отправился в Аравию, чтобы повидать и оценить возможности ее лидеров. Мы знали о том, что первый из них, шериф Мекки, был стар. Абдуллу я нашел слишком умным, Али – слишком чистым и добродетельным, Зейда – слишком холодным.

Затем я направился внутрь страны к Фейсалу и увидел в нем лидера, полного необходимого огня и при этом достаточно здравомыслящего, чтобы послужить на пользу нашему делу. Его соплеменники представлялись послушным инструментом в его руках, а холмистая местность его владений обеспечивала достаточное преимущество как естественные препятствия. Я конфиденциально вернулся в Египет и доложил своим начальникам, что Мекку защищал не Рабег, а Фейсал в Джебель-Субхе.

Глава 8

«Лама», небольшой лайнер, переоборудованный под военное судно, был готов к отплытию из Суэца и, приняв нас на борт, сразу же отвалил от пристани. Подобные короткие путешествия на военных судах были для их редких пассажиров вроде нас приятными передышками. На этот раз, однако, не обошлось без некоторой неловкости. Наша сборная компания, по-видимому, нарушила заведенный на судне порядок. Младшим чинам пришлось уступить свои койки, чтобы нам было где спать ночью, а днем кают-компания гудела от нашей непривычной для моряков болтовни. Известный своей нетерпимостью Сторрс редко снисходил до общения, но в этот день был еще более резок, чем обычно. Он дважды обошел палубы, фыркнул: «Не с кем даже поговорить» – и, усевшись в одно из двух комфортабельных кресел, затеял спор о Дебюсси с Азизом эль-Масри, расположившимся в другом кресле. Азиз, араб черкесского происхождения, бывший полковник турецкой армии, а теперь генерал в армии шерифа, направлялся в Мекку, чтобы обсудить с шерифом вопросы снабжения и расквартирования регулярных арабских войск, которые он формировал в Рабеге. Через несколько минут, оставив в покое Дебюсси, они перешли к развенчанию Вагнера. Азиз бегло говорил по-немецки, а Сторрс то и дело переходил с немецкого на французский, потом на арабский и обратно. Офицеры корабля находили весь этот разговор совершенно излишним.