Лучшие классические детективы в одном томе (сборник) - Дойл Артур Игнатиус Конан - Страница 12

Он выказал себя таким умным и дальновидным, прежде чем пуститься в заграничную тарабарщину, и все время до такой степени первенствовал надо мной в этом деле, что я совершенно не был готов к внезапной перемене, когда он, сложив оружие, вдруг обратился за помощью ко мне. Только впоследствии узнал я от мисс Рэчел – первой, кто сделал это открытие, – что странные перемены и переходы в мистере Фрэнклине происходили от его заграничного воспитания. В том возрасте, когда мы все наиболее способны принимать нашу окраску как отражение окраски других людей, его послали за границу, и он жил то в одной стране, то в другой, и ни одна окраска не пристала к нему окончательно. Вследствие этого он воротился со множеством различных сторон в своем характере, более или менее противоречащих одна другой, как будто он проводил жизнь в постоянном несогласии с самим собой. Он мог быть и деловым человеком, и лентяем, тугодумом и умницей, образцом решимости и беспомощности в одно и то же время. У него была и французская, и немецкая, и итальянская сторона; иногда даже можно было заметить и первоначальный, английский фундамент, как бы говоря: «Вот я жалко исковеркан, как вы видите, но все-таки во мне осталось кое-что мое». Мисс Рэчел обыкновенно говорила, что итальянская сторона одерживала верх в тех случаях, когда он неожиданно опускал руки и просил вас с обычной своей милой кротостью снять с него ответственность и возложить ее на свои плечи. Вы не окажете ему несправедливости, я полагаю, если заключите, что итальянская сторона одержала верх и теперь.

– Вам самим следует решить, сэр, – сказал я, – что? теперь делать; уж конечно, не мне.

Мистер Фрэнклин, по-видимому, не узрел всей силы моих слов – его поза мешала ему увидеть что-либо, кроме неба над головой.

– Я не желаю пугать тетушку без причины, – сказал он, – но и не желаю оставлять ее без надлежащего предостережения. Если бы на моем месте были вы, Беттередж, – скажите мне в двух словах, что бы сделали вы?

Я сказал ему в двух словах:

– Подождал бы.

– Готов от всего сердца, – сказал мистер Фрэнклин. – Долго ли?

Я начал объяснять свою мысль.

– Как я понимаю, сэр, – сказал я, – кто-нибудь должен же отдать этот проклятый алмаз мисс Рэчел в день ее рождения, и вы можете сделать это точно так же, как всякий другой. Очень хорошо. Сегодня двадцать пятое мая, а день рождения двадцать первого июня. В нашем распоряжении почти четыре недели. Подождем и посмотрим, что случится за это время, и либо предостережем миледи, либо нет – в зависимости от обстоятельств.

– Прекрасно, Беттередж! – воскликнул мистер Фрэнклин. – Но что нам делать с алмазом до дня рождения?

– То же, что сделал ваш отец, сэр, – ответил я. – Отец ваш сдал его в банк в Лондоне, а вы отдайте его в банк во Фризинголле.

Фризинголл – наш ближайший город, и банк его так же надежен, как Английский банк.

– Будь я на вашем месте, сэр, – прибавил я, – я прямо отправился бы верхом с алмазом во Фризинголл, прежде чем дамы вернутся.

Возможность предпринять что-нибудь, да еще верхом, заставила мистера Фрэнклина мигом вскочить на ноги. Он вскочил и без церемоний заставил встать и меня.

– Беттередж, вы золото, а не человек! – сказал он. – Пойдем, и велите тотчас же оседлать самую лучшую лошадь в конюшне.

Тут, слава богу, английский фундамент проступил наконец сквозь весь заграничный лоск! Это был тот же мистер Фрэнклин, которого я помнил, оживившийся по-прежнему при мысли о поездке верхом и напомнивший мне доброе старое время. Оседлать для него лошадь? Я оседлал бы ему двенадцать лошадей, если бы только он мог поскакать на всех разом!

Мы поспешно возвратились домой, поспешно велели оседлать самую быстроногую лошадь из всей конюшни, и мистер Фрэнклин поспешно ускакал отдать в сейф банка проклятый алмаз. Когда затих стук копыт его лошади и я опять остался один, я почти готов был спросить себя, не привиделось ли мне все это во сне.

Глава VII

Пока я находился в такой растерянности, чрезвычайно нуждаясь в уединении, чтобы привести в порядок свои чувства, дочь моя Пенелопа попалась мне навстречу, точь-в-точь как ее покойная мать попадалась мне на лестнице, и тотчас потребовала, чтобы я рассказал ей о своем разговоре с мистером Фрэнклином. При настоящих обстоятельствах оставалось только одно – тотчас же прихлопнуть гасильником любопытство Пенелопы. Я ответил ей, что мы с мистером Фрэнклином толковали об иностранной политике и договорились до того, что оба крепко заснули на солнышке. Попробуйте дать этот ответ, когда жена или дочь пристанут к вам с неуместным вопросом, и будьте уверены, что, по природной женской кротости, они расцелуют вас и опять станут приставать при первом же удобном случае.

Приближался вечер, и миледи с мисс Рэчел вернулись.

Бесполезно говорить, как они удивились, когда услыхали, что мистер Фрэнклин Блэк приезжал и опять куда-то уехал верхом. Бесполезно также говорить, что они тотчас задали неуместные вопросы и что «иностранная политика» и крепкий сон на солнце не годились для них. Не придумав ничего другого, я сказал, что приезд мистера Фрэнклина с ранним поездом надо единственно приписать одной из его причуд. Когда меня спросили, неужели отъезд его верхом был также причудой, я ответил: «Да, точно так», – и отделался, кажется, очень ловко.

Выйдя с честью из этого положения, я оказался в еще более затруднительном положении, когда вернулся в свою комнату. Пришла Пенелопа – с природной женской кротостью – поцеловать меня и – с природным женским любопытством – задать новый вопрос. На этот раз она только пожелала узнать, что случилось с нашей второй служанкой, Розанной Спирман.

Оставив мистера Фрэнклина и меня на Зыбучих песках, Розанна, как оказалось, воротилась домой в самом непонятном расположении духа. Она менялась в лице (если верить Пенелопе), как цвета радуги. Она была то весела, то грустна без всякой причины. Не переводя духа, она задала сотню вопросов о мистере Фрэнклине Блэке и тотчас же рассердилась на Пенелопу за то, что та предположила, будто незнакомый джентльмен смог заинтересовать ее. Заметили, как она, улыбаясь, чертила имя мистера Фрэнклина на дне своего рабочего ящика. Застали ее в слезах, смотрящей в зеркало на свое уродливое плечо. Знала ли она прежде мистера Фрэнклина? Совершенно невозможно! Не слыхали ли они чего-нибудь друг о друге? Опять невозможно! Я мог засвидетельствовать, что удивление мистера Фрэнклина было искренне, когда он увидел, как девушка смотрит на него. Пенелопа могла засвидетельствовать, что любопытство девушки было искренне, когда она расспрашивала о мистере Фрэнклине. Разговор наш был довольно скучен до тех пор, пока дочь моя вдруг не кончила его, высказав самое нелепое предположение, какое я когда-либо слышал в своей жизни.

– Батюшка, – сказала Пенелопа совершенно серьезно, – остается только одно объяснение: Розанна влюбилась в мистера Фрэнклина Блэка с первого взгляда.

Вы слышали о прелестных молодых девицах, влюблявшихся с первого взгляда, и находили это весьма естественным. Но чтобы горничная из исправительного дома, дурная собой и с уродливым плечом, влюбилась с первого взгляда в джентльмена, приехавшего в гости к ее госпоже?! Найдите мне что-нибудь, подобное этой нелепости в любом романе, если можете. Я хохотал до слез. Пенелопа почему-то рассердилась на меня за мою веселость.

– Я прежде не замечала, чтобы вы были жестоки, батюшка, – сказала она очень кротко и ушла.

Слова моей девочки точно обдали меня холодной водой. Я взбесился на себя за то, что разволновался, когда она проговорила их, – но это было именно так. Мы переменим предмет рассказа, если вы позволите. Мне жаль, что я вынужден был написать об этом, – и не без причины, как вы увидите дальше.

Настал вечер, и уже раздался звонок, возвещавший, что пора одеваться к обеду, когда мистер Фрэнклин наконец возвратился из Фризинголла. Я сам отнес горячую воду к нему в комнату, ожидая услышать после этого необыкновенно продолжительного отсутствия о каком-нибудь приключении. Но, к моему великому разочарованию (вероятно, и к вашему), не случилось ровно ничего. Он не встретился с индусами ни по пути туда, ни на обратном пути. Он отдал Лунный камень в банк, сказав просто, что это камень очень дорогой, и привез расписку в кармане. Я сошел вниз, чувствуя, что после всех наших утренних тревог об алмазе конец этот слишком обыден.