Сын племени Навахов - Шульц Джеймс Виллард - Страница 17

— Когда завязался бой, я увидел, что один из утов бросился в лес и побежал по тропе, ведущей в долину. Я последовал за ним, но вскоре он скрылся из виду. Я боялся, что он проберется в пуэбло и нападет на беззащитных женщин. Тогда я решил вернуться сюда, чтобы предупредить оставшихся здесь воинов и вместе с ними защищать женщин, — не задумываясь, ответил Огота.

Огоуоза молча, в упор смотрел на него. Мы ждали, затаив дыхание. Наконец военный вождь сказал:

— Огота, думаю я, что ты лжец. Думаю я, что ты трус. Должно быть, ты обратился в бегство, как только напали на нас враги, но доказательств у меня нет. По-видимому, никто не заметил, когда ты исчез. Теперь слушай меня: в наш Совет воинов ты не войдешь до тех пор, пока не совершишь какого-нибудь славного подвига и не докажешь на деле, что ты не трус.

— Я не трус. Все было так, как я сказал, — отозвался Огота.

Он еще хотел что-то добавить, но военный вождь повернулся к нему спиной и заговорил с Начитимой. Решено было немедленно вернуться в Покводж.

Вскоре мы вышли из долины и гуськом побрели по тропе. Впереди шел отряд воинов, за ним следовали женщины, а шествие замыкали еще несколько мужчин. В случае нападения с тыла они должны были защищать женщин. Чоромана несла копье, а Келемана — щит вождя утов. Шли они молча. Не слышно было ни смеха, ни шуток; пять вдов оплакивали своих мужей, и мы не смели проявлять радость. В полночь мы спустились к реке, а на рассвете переправились на другой берег и вошли в Покводж. Собравшейся толпе мы рассказали о битве с утами.

Старый кацик вернул мне оперение орла.

— Я передумал, — сказал он. — Ты сам должен передать перья Поаниу, потому что это твоя добыча.

В полдень я подошел к ее дому и окликнул ее по имени. Она велела мне войти, но я колебался. Очень не хотелось мне переступать порог ее жилища и снова увидеть священную змею, которая внушала мне отвращение и страх. Но когда Поаниу вторично приказала мне войти, я невольно повиновался. В маленькой комнатке стоял какой-то странный, неприятный запах. Когда мои глаза привыкли к полумраку, я увидел, что старуха сидит возле очага и пристально на меня смотрит.

— Ты убил орла, — сказала она. — Я знала, что неудачи быть не может. Ни разу еще я не ошибалась в людях. Подай мне оперение.

Молча я протянул ей перья и повернулся к двери. Мне хотелось поскорей выйти на солнечный свет, но она знаком приказала мне сесть против нее, и снова я повиновался, понятия не имея о том, что предстоит мне увидеть и услышать в этой полутемной душной комнате.

Нежно поглаживая длинные перья орла, Поаниу сказала мне:

— Сегодня утром наш летний кацик был здесь, у меня. Мы говорили о тебе.

Я промолчал, недоумевая, что могли они обо мне говорить.

Старуха продолжала:

— Ты поймал орла. Несмотря на то, что он разодрал тебе лицо, ты не выпустил его и задушил. Потом ты сражался с утами и убил двоих вождя и одного из воинов. Ты храбрый.

— Нет, не храбрый, — перебил я. — Мне было страшно, очень страшно, я не сознавал, что делаю. Дрался я с ними только потому, что ничего другого мне не оставалось.

Не обращая внимания на мои слова, Поаниу продолжала:

— Вот почему я хочу тебе помочь.

С этими словами она нащипала пуху, покрывавшего кожу орла, и сделала из него два пучка. Потом оборвала красивые перья на хвосте и, отложив их в сторону, протянула мне пучок пуха.

— Тебе этот пух понадобится для молитвенных палочек, — сказала она. — Перья я тоже тебе отдам, ты их пришьешь к головному убору.

Она встала и отодвинула решетку, заслонявшую дверь в соседнюю комнату. Там послышался шорох, потом какой-то треск. Через минуту раздался голос Поаниу, обращавшейся к своей змее:

— Нет, нет, не сердись! Это я, твоя слуга Поаниу.

Она вернулась, держа на руках огромную змею. Хвост змеи спускался до самого пола. Под тяжестью ноши старуха с трудом передвигала ноги. Сев на свое место возле очага, она опустила змею на пол. Гремучая змея подняла хвост, украшенный погремушками, и поползла ко мне. Я весь похолодел и хотел было вскочить и выбежать из комнаты, но старуха наклонилась, притянула к себе змею, и, поглаживая ее, сказала:

— Нет, нет! Останься здесь, со мной.

И змея, словно, понимая слова старухи, свернулась у ее ног. Я видел, как сверкали ее глаза; она то прятала, то высовывала узкий язычок. На огромном хвосте торчали длинные заостренные погремушки.

Поаниу бросила по щепотке священной муки на все четыре стороны света и затянула заунывную песню, от которой у меня мурашки забегали по спине. Потом взяла связку орлиных перьев и стала поглаживать ими змею по голове. Змея лежала неподвижно; можно было подумать, что это поглаживание доставляет ей удовольствие. Пробормотав какое-то заклинание, Поаниу протянула мне перья и сказала:

— Теперь ты можешь идти. О том, что ты здесь видел, не говори никому, кроме Начитимы и членов Патуабу. Эту церемонию я совершила ради тебя с согласия летнего кацика. Обычно ее совершают только для взрослых воинов, но я хотела наградить тебя за услуги, которые ты оказал мне и всем жителям Покводжа.

— Поаниу, ты очень добра ко мне, — сказал я.

Держа в одной руке перья, а в другой — пух, я встал и направился к выходу. Она ничего мне не ответила, только махнула рукой и снова затянула песню. Змея, свернувшись кольцами, словно застыла у ее ног.

Я пересек площадь, поднялся по лестнице на нашу крышу и здесь встретил Чороману. С торжеством показал я ей подарок Поаниу.

— Молитвенный пух и военные перья! — воскликнула она. — Откуда они у тебя?

— Это перья орла, которого я поймал. Мне их дала Поаниу, ответил я.

Очень хотелось мне рассказать ей обо всем, что произошло в таинственном жилище старухи, но, помня наказ Поаниу, я промолчал. Я сказал только, что хочу прикрепить эти перья к своему головному убору, и Чоромана предложила мне пришить их. Вместе с Келеманой они принялись за работу, а я смотрел на них и прислушивался к их тихому пению. Это был счастливый для меня день.

Вечером, оставшись наедине с Начитимой, я передал ему все, что слышал от Поаниу, а он посоветовал мне хранить это в тайне. У меня было много врагов в пуэбло, и Начитима не хотел, чтобы я разжигал в них зависть.

Приближалась зима. Вместе с братом и Начитимой я ездил в лес за дровами: нужно было запастись топливом к холодному времени года. Обычно с нами отправлялись соседи и друзья. Все мы брали с собой оружие, так как были уверены, что уты следят за нами и ждут удобного случая, чтобы отомстить за своего вождя. Мы не успели запастись дровами даже на первую половину зимы, когда явились к нам из пуэбло Санта-Клара два бегуна. Остановившись на южной площади, они спросили, где наш военный вождь. Огоуоза вышел к ним, и они сообщили ему новость: навахи, команчи, уты и апаши заключили союз и сговорились истребить всех нас, землепашцев. И я и Одинокий Утес — мы оба поняли, что нам предстоит сражаться с навахами, нашим родным народом. Эта мысль приводила нас в отчаяние.

В Покводже и в других пуэбло, расположенных вдоль Рио-Гранде, жители были подавлены и встревожены; они знали, что в любой момент неприятель может напасть на них. День проходил за днем, а враг не давал о себе знать. Наконец пришла зима, и в горах выпал глубокий снег. Теперь мы были уверены, что навахи не смогут перевалить через горный хребет. Олени, лоси, индюки спустились с гор в долину реки, и мы почти каждый день уходили на охоту. Несмотря на сильные морозы, мы по-прежнему ездили в лес, пока не запаслись топливом на всю зиму.

Зимние месяцы прошли спокойно, народ приободрился и повеселел, но с наступлением весны снова вспыхнула тревога. Когда настала пора посевов, мы по очереди уходили в поля. В то время как одни работали, другие охраняли пуэбло, причем женщины должны были помогать мужчинам. Каждый вечер перед закатом солнца Огоуоза назначал на следующий день караульных. Три отряда, по двадцать человек в каждом, отправлялись на север, восток и юг от пуэбло и, спрятавшись за прикрытием, охраняли работавших на полях.