За миг до полуночи - Андреева Наталья Вячеславовна - Страница 24

– Именно.

– Тогда почему ты не откажешь?

– Не умею.

– Тогда как же ты выкручиваешься?

Он рассмеялся:

– Разговор зашел не в то русло. Давай-ка свернем.

– Вот здесь – направо.

Некоторое время ехали молча. Он увидел дома, стоящие на горе, и спросил:

– Она?

Надя кивнула. Он покосился на девушку и спросил:

– Я тебя чем-нибудь обидел?

– Да! Вот почему так? Ждешь, ждешь его, принца на белом коне, а потом оказывается, что на него очередь! И ты в этом списке – последняя с конца!

– Я не принц. Внешность обманчива. В душе я уродливый и мрачный.

– Но хотя бы помечтать?

Монти промолчал. Машина въехала на гору.

– Который твой дом? – тихо спросил он.

– Третий от колодца.

– А бабка Маша где живет?

– Предпоследний в этом же ряду. Под красной крышей. Только краска давно уже облупилась.

Монти остановился у третьего от колодца дома.

– Спасибо, – тихо сказала Надя и открыла дверцу.

– А телефон?

– Не стоит. Я все поняла.

Она вышла из машины и дверца захлопнулась. Какое-то время Монти сидел в машине и смотрел, как она идет к калитке. Надя ни разу не оглянулась. Только когда калитка за ней захлопнулась, он выругался и выскочил из машины. Два прыжка, и калитка, вот она! Влетел во двор, увидел рюкзак, стоящий на нижней ступеньке. Надя, которая уже была на крыльце, повернула голову. На лице ее было удивление. Монти взлетел на крыльцо и рывком развернул девушку к себе.

– Телефон, – четко сказал он.

– Я не…

– А я да.

– Пусти.

Надя попыталась пройти. Он положил руку, придавив дверь так, чтобы она не открылась. Нагнулся к девушке, которая была ему по плечо, и посмотрел ей прямо в глаза. Какое-то время оба почти не дышали. Потом он опустил руку, достал из кармана куртки свой мобильник и повторил:

– Телефон.

Она назвала номер. Монти забил его в записную книжку и написал «NADY». Большими буквами. Потом мягко улыбнулся:

– Большое спасибо.

И спрыгнул с крыльца. Насвистывая, направился к калитке, ни разу больше не обернувшись. Надя стояла на крыльце и смотрела ему вслед.

Он сел в машину, посмотрел в зеркало и сказал своему отражению:

– Я никому ничего не должен объяснять.

У дома под железной крышей, выкрашенной в красный цвет, его машина вновь остановилась. Монти вышел и осмотрелся. Последним в ряду стоял одноэтажный бревенчатый дом, потемневший от времени. Неизвестно отчего сердце его забилось. Его тянуло к этому дому.

– Я никому ничего не должен объяснять, – повторил он и направился туда.

Открыл калитку и вошел. Женщина лет шестидесяти, копошившаяся на клумбе, разогнулась и удивленно посмотрела на гостя:

– Вы к кому?

– Извините. Мне нужны Новинские.

– Не слышала о таких, – покачала головой женщина. – Вы ошиблись.

– Они здесь жили когда-то.

– В этом доме?

– Не знаю.

– Мы купили его у Семеновых. Все по закону. У нас есть бумаги, – отчего-то заволновалась женщина.

– Да я не о том, – сказал он с досадой. – Извините.

Он посмотрел на дом. Большой деревенский дом. Изба. Его сердце болезненно сжалось. К горлу подступил комок. Он смотрел на дом и не мог оторваться. Женщина удивленно смотрела на него.

– А этот дом… Он не продается?

– Нет, – покачала головой женщина. – Мы не собирались его продавать.

Он подумал, что вопрос только в цене. «Опомнись! Зачем тебе это надо?». Вот уж никогда не подумал бы, что способен на такие чувства! Откуда? Сентиментальность ему не свойственна.

– Извините, – улыбнулся он. И направился к калитке.

Бабку Машу Монти нашел в огороде. Та тоже смотрела на гостя с удивлением, еще больше удивилась, когда Монти спросил:

– Вы ведь давно здесь живете. Меня интересуют Новинские. Может быть, вы помните…

Он достал из кармана сторублевую купюру и протянул бабке Маше:

– Вот.

Та оцепенела.

– Мало, да? Вот еще.

Монти достал из кармана еще одну купюру такого же достоинства. Бабка Маша опомнилась и проворно схватила деньги.

– Глуховата я стала, сынок. Новинские говоришь? Ох, и времена наступили! Разве проживешь нынче на пенсию? – хитро посмотрела на него бабка.

– Так как насчет Новинских? Чаю бы.

И они прекрасно друг друга поняли. Через десять минут Монти сидел в ее избе, за столом, накрытой клеенкой, и пил чай. Клеенка была белая, в синюю клетку, с глубокими порезами от ножа, в которых виднелось старое, морщинистое тело стола, а чай был со вкусом мяты.

– Новинские, говоришь? – бабка Маша пожевала губами. – Ох, и давно это было, сынок.

– Я понимаю. В каком доме они жили?

– Да соседи мои. Крайняя изба. Только не жили они там. Дачники.

Монти понял, почему его потянуло к тому дому. Интуиция опять его не подвела.

– А кто ты им будешь-то, сынок? – пристально глянула на него бабка Маша.

– Родственник, – коротко ответил он.

– Али насчет дома? Наследник? Так продали они. За четыреста рублев. Все по закону. Давно это было. Ваське немому продали, а тот Шуре-грешнице. А уж она Семеновым. А уж Семеновы…

– Семеновы меня не интересуют, – нетерпеливо перебил Монти. – Меня интересуют Новинские.

– Поляки, значит, – вздохнула бабка Маша. – Ванду я знала хорошо. Соседка. Только они – баре. Куды нам! Сынок-то у ней доктор. Он и меня пользовал. Бывала я у них. Только дом-то они продали. Давно это было.

– А ее внучку, дочь того доктора вы видели?

Бабка Маша наморщила лоб.

– Это которая тут рожала?

Он вздрогнул. Значит, все-таки, Ада Новинская! Племянница Марии Казимировны!

– Откуда вы знаете, что рожала?

– Давно это было, – вздохнула бабка Маша. – Уж лет двадцать, как прошло.

– Двадцать пять.

– Ну да. Приехали они вчетвером. Три девки и Ванда. Мне нынче восемьдесят стукнуло, она вроде как постарше. Жива ли, нет, не знаю.

– Умерла, – коротко ответил Монти. Бабка Маша поспешно перекрестилась. Он спросил: – А почему три девушки?

– Вроде как подружки. Поздно приехали, я их не видала. Утром гляжу – Ванда печь затопляет. Жили они тайно.

– То есть?

– От людей таились. Помню только, что у одной волос был рыжий, а у другой темный. А Новинские – они светлые. Черненькую я видала раза два. На веранде она стояла. Подбородок ладошкой подопрет, да на яблони смотрит. И все вздыхает. Рыжую помню хорошо. Кругленькая вся, румяная, что пышка.

– Она была полная? А, может, беременная?

– Да кто разберет? Давно это было. Я тогда только-только на пенсию пошла. А до того в колхозе работала. А тут и внучка у меня родилась. Вторая. Сын-то и забрал меня в город, сидеть, значит. Жена-то его в больницу попала. Роды были тяжелые. А он весь день на работе. Кому с дитями-то сидеть?

– Почему не остались здесь? На природе?

– Куда ж с малым! И хозяйство пришлось бросить. Наезжала я. Но редко. А уж по осени приехала картошку копать. С сыном. Сноха-то к тому времени оклемалась, вот я и приехала. А в ночь она рожала.

– Это было в конце августа.

– Может, и в августе. Врать не буду, – кивнула бабка Маша. – Я только слышу – кричит. Все «ох», да «мама». Хотела, было, пойти, да сын меня остановил. Куда мол, суешься. Не твое дело. Да и то, правда. Ванда-то была знатная повитуха. Вся деревня знала.

– А утром вы их видели?

– До того ли было, сынок? На огород мы пошли. Как встали, так и пошли. Чего тянуть-то? Кто рано встает, тому Бог подает. Потом мешки таскали. Сушили, в подпол засыпали. Огород-то у меня, сам видал, какой. До соседей ли? Еле-еле управились. А картошка в том году уродилась. Да а-а… – Она мечтательно прикрыла глаза и тяжело вздохнула: – Не то, что нынче. Увидала я их дня через два. С дитем они гуляли. Ванда и рыжая.

– А две других?

– Не видала. Я ее и спрашиваю, Ванду-то. Как, мол, внучка? А она мне: все в порядке, здорова. Ну, я и подумала…

– Вы уверены, что рожала именно она? Ада? Ведь с ребенком гуляла другая!