Подруга мента - Смирнова Алена - Страница 29

Утро меня разбудило и сразу дало понять, что не для счастья. Из разбухших туч моросил дождь и сбивал ослабевшие в черенках листья. Упадок, упадок во всем. Все валилось вниз, окуналось в грязь, гибло. И мысли о воскресении могли посетить только того, кто не от сего мира. Вик не удосужился подать признаков жизни. Какие полковники нынче пошли обидчивые. Однако у меня было дело. Настолько волнующее, что одной гимнастикой стимулировать деловитость не удалось. Я впервые со дня похищения предприняла пробежку.

Крайнев вытаращился на меня из машины, как на мелкие детали галлюцинации. Будто к приструнению тела располагает погода, а не душа. Он дал понять, что не прочь пообщаться. Я кивнула, но с отмашкой, дескать, после. Я где-то читала, что неудовлетворенных жизнью женщин заставляли по три часа заниматься физическими упражнениями и активно гулять на воздухе. Результаты, уверяли, потрясающие. Еще бы. Если не халтурить, то вытянуть ноги после такого самоистязания — уже неземное блаженство. А уверенность в том, что до контрольной побудки тебя оставят в покое, тем более.

Дома мне приспичило было лечь, но я себе не позволила. Я вообще привыкла не позволять себе лишнюю сигарету, рюмку, слово. С мыслями бы так справляться. Я уже давно услышала от случайного старика в поезде определение безумца: «Самосшедший». Это великое определение. Сошел сам, по своей воле, не требуй от других милосердия, когда в тебе задергаются обрывки инстинкта самосохранения. Только инстинкт на то и инстинкт, чтобы теребить окружающих мольбами о спасении.

Да, тяжелые у меня были пробуждение, бег, зарядка, душ, если в голове бурлило подобное. Тяжесть, однако, легка для тренированных или для умеющих навьючить ее на людей. На рабов, которые были, есть и будут неудачниками. На женщин, которые были, есть и будут женщинами. Правда, нынче с гипофизарной и половой путаницей последнее не актуально. Но тогда вообще ничего актуального нет, потому что все повторяется миллионы раз. Лишь своя шкура неповторима. Потому что болит. И лишь своя душа неповторима. Потому что болит. Прочее в отношениях с человечеством зиждется на ассоциациях с собственной болью. Боли мало — ассоциаций, сострадания, сочувствия, соучастия мало… Нет, в меня надо вживить какой-нибудь блокиратор раздумий, иначе я пропаду. Или занимать меня чем-нибудь без перерывов. Сама себя займу и срочно.

Я набрала номер редакции, которой особенно подошла по энергетике. Что поделаешь, в редакциях есть свои и не свои. Средства массовой информации, как все на свете, держатся на личных симпатиях и антипатиях. Небольшие — на тортиках к чаю и бутылках к празднику, если ситуация колеблется, то есть в вас сомневаются. На словах, если наметилось глубокое идейное соответствие. Впрочем, одно не исключает другого. Только там, где вертятся огромные деньги, коллеги сторонятся друг друга, либо образуют уж очень маленькие группы для совместных чае — и прочих питий.

В этой редакции я понравилась подавляющему большинству. Когда они обо мне сплетничали, три четверти согласились, что я своя в доску баба. Творческий конкурс, который теоретически должен предшествовать такого рода обсуждениям, отодвигается на последнее место. Не потому, что народ сволочной. А потому, что обращение в редакцию за работой в основном предполагает умение писать. О чем? Обо всем. Как? Вот это уже тема своего — не своего. Итак, там я своя. Но до сих пор трудилась рекламщицей. И каковы результаты?

— Сань, это Полина. Статью не возьмешь? Независимая такая, крик души.

— Твою возьму.

О чем и разговаривали.

— Про наркоманов.

— Модная тема, надеюсь, неизбито сделано. Слушай, Поль, не в службу, а в дружбу, подскочи во дворец пионеров, бывший, разумеется. Там объединение молодежных клубов созвало пресс-конференцию. А мне послать некого.

Это, конечно, в службу. Но я пресловутые розовые очки давно сменила на темные.

— О'кей, что нужно?

— Отчетец в несколько строк.

— Будет. Сегодня же заброшу вместе со статьей.

— Ты нас никогда не подводила.

Не в моих интересах было, вот и не подводила. Все, цинизм пора обуздывать, а то он меня не в ту сторону занесет. Полина, где доброе отношение к людям? Где любовь к ближнему? Что с тобой сегодня? Я не успела выяснить местонахождение прекрасного в себе. Забился в трезвоне телефон. Никак отчетец в пару страниц понадобился.

— Полина? — раздался невеселый голос главного редактора, оставшегося на хозяйстве вместо Лизы.

Я не видела его после трагедии.

— Примите мои искренние соболезнования.

— Спасибо. Но газету еще не убили, надо существовать дальше. Мы с вами должны увидеться.

Впредь я не брошусь к вам по первому свисту, господа. Бог с ним, с договором. Традиция моих умиротворяющих согласий на любые условия умерла вместе с Лизой.

— Извините, до двух часов дня я занята. Смогу подъехать в три.

— Это не слишком удобно.

— Вы собираетесь куда-то? Тогда завтра.

— Подождите немного, Полина, я перезвоню.

Перезвонил. Договорились на три часа. Непривычно, но переносимо. Надо рвать на пресс-конференцию. Я снова в общей свистопляске. И знаю, если нужна, достанут из-под земли, дождутся, простят опоздание, примут явно надуманные оправдания и претензий не выскажут. А если только они тебе нужны, то, и пообещав быть на месте, удерут, не выслушают, обманут. Пока у меня все со всеми взаимно, так что сетовать на фортуну нечего.

— Полина, я думал, если женщина на службу не ходит, она из дома носа не высовывает, — разоткровенничался Валерий Крайнев, услышав, что нам предстоят разъезды. — А тебе постоянно куда-то надо.

— Волка ноги кормят, Валера.

— Ты не волк, ты некий фантастический гибрид. Хорошо, колеса есть.

— Не будь их, я бы на общественном транспорте скаталась. И катаюсь регулярно, поверь.

— Серьезно?

— Мне не в тягость. Пока, во всяком случае. Но для экстренных вариантов я жадно берегу заначку на мотор.

— Моя автобусов избегает.

Опять! Когда же он угомонится?

— Меня развлекают люди, оккупировавшие демократичные виды транспорта. А вообще-то автобус — это душегубка.

— Но если у мужа нет своей машины?

— Вы ссоритесь из-за денег, Валера?

— Угу.

— Жена работает?

— Угу.

— Тогда люби ее чаще.

— Полина… — укоризненно одернул он.

— Что Полина? Мусорное ведро вынеси, пол помой в выходные, прошвырнуться по округе пригласи, скажи, что в сатиновом сарафане она лучше встречной расфранченной стервозины. Люби, словом.

— Ты в этом смысле…

— В каком угодно смысле, если любишь, люби качественно.

Крайнев задумался. Я всегда стесняюсь таких очевидностей. И всегда пугаюсь, когда для людей они оказываются откровением. Наверное, мама права: я родилась старухой. Только я уже видела множество старух, не набравшихся у жизни ничего, кроме жалости к упущенным возможностям. Совсем люди внутри себя не прибираются…

Что за день сегодня? Мне ведь некуда сунуться с подобными размышлениями. А они очень мешают практике, потому что отталкивают окружающих. Мне же на пресс-конференцию надо, а не в монастырь. Впрочем, в монастыре тоже приветствуют мышление по монастырским правилам. Ну, некуда бедняжечке Поле податься, некуда! И все из-за полковника Измайлова. Он — моя связь с действительностью, прерванная, к сожалению.

Актовый зал бывшего дворца пионеров и школьников каким был во времена моего детства, таким и остался. Сколько вечеров я тут провела, гремя организаторскими задатками. Что мы тогда с друзьями-товарищами пели? «Я вчера пришел в двенадцать, на двери большой замок. А мне мама из-за двери: „В ДПШ ночуй, сынок“. Активисты… После первой студенческой лекции нас, школьных комсомольских секретарей, попросил задержаться секретарь факультетский.

— Вы, ребята, наш золотой фонд, — сказал. — Вы — комитет комсомола курса. Теперь выбирайте своего вожака.

Все немедленно предложили себя. Но я же недоразвитая. Я же не способна зрительствовать в многозначительном молчании.