Пикник с покойником - Смирнова Алена - Страница 16

— Боже, — простонал Вик.

— Мы еще ужинаем, — напомнил чопорный Борис.

Только простецкий Балков посмеялся.

— Если вы такие благовоспитанные, — сказала я, — могли бы не заметить медной начинки.

И под укоризненными взглядами Измайлова и Юрьева прошествовала к двери и удалилась к себе на третий этаж. Ноги гудели, рука ныла, душа затаилась, пытаясь опровергнуть предположение о своем существовании.

— Не пойду никуда завтра, и послезавтра, и никогда, — бубнила я, будто кто-то меня гнал. — И Измайлова на порог не пущу, пусть один кукует.

Но «куковать» полковник категорически отказался. Позвал по телефону, продемонстрировал вымытую посуду, отогрел на широкой горячей груди, ладонь поцеловал. Я размякла настолько, что не полезла к нему с Колей Некорнюком. Вик тоже избегал грустных тем. Мы очень мило подурачились. Через несколько часов я твердо знала: любая боль притупляется, если не наделать глупостей сразу после ее возникновения. И малодушно собралась отдать Вику Виково, то есть отступить и дожидаться развязки Левиной истории в сторонке.

Не тут-то было. Собираясь на работу, Измайлов уронил маленький цветной календарик. Поднимать не стал, отмахнулся:

— Там даты смерти Некорнюка и Зингера, я их уже зазубрил. Выбрось, детка.

Я взяла календарь и понесла его к мусорному ведру. Сохраню имидж достойно ретирующейся дилетантки. У Измайлова целый отдел молодых умных сыскарей, да и сам полковник не промах… Но, уговаривая себя, я как завороженная разглядывала глянцевую картонку. Что-то подобное я когда-то вертела в дрожащих пальцах. Пальцы дрожали… Почему? От горя, от радости, от нетерпения? Память издевалась надо мной. Но то, что не удалось сформулировать, я вдруг бездумно, механически сделала. Схватила ручку и обвела еще одно число, день смерти Коли Некорнюка. И сразу все встало на свои места. Такой же календарик мне дала мама, когда похоронила бабушку. Мама высчитывала девятый и сороковой дни. И на интервалы между отметками я среагировала.

Тем не менее проверила себя. Точно. Ивана Савельевича Некорнюка задушили и утопили на девятый, а Леву убили на сороковой день после нелепой и трагической гибели больного парня. Но если смерть Левы каким-то образом связана с кончиной сына и отца Некорнюков, значит, Измайлов опять прав. И деньги тут ни при чем. Лежат себе в банке, в автоматической камере хранения или у прикарманившего их «ближайшего друга». А Леву шарахнули по голове малахитовым пресс-папье в приступе ярости. Я упорно отметала причину бешенства преступника, на которой настаивали милиционеры и сослуживцы Левушки. Тут пахло чем-то личным. Воняло. Леву подставляли, хотели опозорить. И запятнали, выгорело. Только дверь изнутри он запереть не мог. Как ни крути, необходима еще пара ключей. Сговор против человека. Звучит отвратительно. Кто же сговорился? И предполагает ли сговор приступ ярости?

Я совсем запуталась.

Положила календарь на стол Вика и поднялась в свою подзапущенную из-за беготни квартиру. Там голосил телефон. Кто бы ни желал перемолвиться со мной словечком, сдаваться в его намерения не входило.

Глава 8

Разгневанный редактор газеты, которую я опрометчиво одарила своим сотрудничеством, несколько минут шерстил меня за отсутствие дома сутками. Наконец редактор выпустил пар, выдохнул для верности и призвал:

— Слушай, Полина.

— Слушаю, — подобострастно заверила я, лишь бы перешел к делу.

— «Я не почувствовал удара, встряски, боли, хотя меня швырнуло на руль и ребра спрессовались вопреки нормам анатомии. Зато я видел, как сверкнул осколок стекла и рассек лоб моей юной жены… И, уже покрасневший, осколок плюхнулся ей на колени. А второй вонзился острием в щеку и долго подрагивал… Подумал: „Хорошо бы не выжить“. Но кому из нас двоих — не уточнил».

Редактор сделал многозначительную паузу.

— Жарко, мозги — точно сырки плавятся, — дипломатично заметила я.

Он красноречиво безмолвствовал. Боясь ненароком обидеть творческую личность, я вкрадчиво проговорила:

— Это ты написал? Все-таки обидела.

— За кого ты меня принимаешь?! — раскричался он. — Я профессиональный журналист. Я работаю и тебя, передовую доярку, пытаюсь заставить. Конечно, с рекламы надои рекордные. А свободным художницам — и житье свободное. Купаешься, по лесу бродишь, прохладными вечерами трудишься — одна рука на компьютере, в другой банка холодного пива.

Не мужик, а мечта психотерапевта: всю свою подноготную мигом выскреб. Я вспомнила, как купалась и нашла в озере труп Ивана Савельевича Некорнюка. Как отгоняла в лесу крапивой маньяка. Как тошнило меня от пригубленного за компанию с Виком пива.

Редактор был ко мне несправедлив. Но не исповедоваться же ему. Нельзя лишать одуревшего от трудов человека надежды на то, что хоть кому-то в этой жизни улыбается счастье.

— Чего ты хочешь? — проговорила я не без пафоса.

И сразу сообразила — плавание, прогулки и холодное пиво он перечислил. Поэтому уточнила:

— Чего ты хочешь от меня?

Ах да, возникла у нас ситуация, когда он у себя в кабинете ответил на этот каверзный вопрос. Без последствий. Меня к тому времени затянуло в роман с Измайловым.

Я разозлилась:

— Сейчас от меня чего ты хочешь?

— Тормоз ты, Полина, — заключил он. — Может, отдать задание Анне?

Шантажист. Развлекается, наблюдая, как нахрапистая и необаятельная девушка Аня старается меня подсидеть и залезть к нему в постель. Несчастный. Рано или поздно она преуспеет сначала во втором, потом в первом за счет второго. А пока он ждет, когда я сорвусь на поросячий визг и вцеплюсь Анне в прическу. Но не могу же я сию секунду его потешить. Мне надо вычислять убийцу Левы Зингера. И я с готовностью согласилась:

— Разумеется, отдай. Кстати, скажи ей тактично, что «пленэр» — это не природа и свежий воздух, а занятие живописью на свежем воздухе. Очень уж двусмысленно она выглядела в своем последнем очерке «на пленэре» с образцово-показательной бригадой слесарей. В общем, пусть изучает иностранную лексику и выполняет любые твои задания. Я позагораю.

Вынести мои сибаритства он не смог и прошипел:

— Все веселишься…

Дальнейшее передаю кратко. Некий Федоров Ю. В. в стиле процитированного редактором отрывка живописал автокатастрофу, в которую угодил вместе с женой… Ее изуродованным шрамами лицом усиленно занимались хирурги-косметологи. Результат оказался вполне приемлемым и для мужа, и для самой пострадавшей. Но хеппи-энд для этой семьи не наступил. Стоило благоверному хотя бы взглядом выразить несогласие со своей половиной, как она впадала в истерику и обвиняла его в своих несчастьях. Он переписал на жену квартиру, машину, дачу, имущество, но ей всего этого было мало. Самым страшным незадачливый автомобилист считал то, что постоянно в ее присутствии испытывал острое чувство раскаяния. Маялись оба на износ, он начал попивать и уверял редакцию, что «мышеловка сработала». Последние строки этого душераздирающего рассказа были неожиданными. Федоров просил не публиковать своих откровений, но найти людей, переживших сходные драмы, или врача, встречавшегося в своей практике с подобными случаями. Связь страдалец предлагал осуществлять по телефону.

— Берешься? — вздохнул редактор. — Всякие надломленные и покореженные судьбой — по твоей части.

— В каком смысле «берешься»?

— Втяни людей в дискуссию о последствиях аварий, реабилитации. У нас это действительно не принято. Подлатали, подштопали — и выкарабкивайся, как получится.

«Енина! — осенило меня. — Чем теряться в догадках и шнырять вокруг да около, честнее явиться к ней и „втянуть в дискуссию“. Сначала о детях, годами ждущих операций. Потом, возможно, о Левушке. Совмещу поиск его убийцы с благой публикацией, глядишь, бог простит мне цинизм. Заодно при необходимости и полковнику поклянусь, что не преследую Евгению Альбертовну в раже детективной самодеятельности. И на редактора в благодарность за идею попашу».