Повести - Голицын Сергей Михайлович - Страница 63

— Где три слоя? Пустите меня вперед, — расталкивала всех вечно опаздывавшая Лариса Примерная. — Я прежде вас должна посмотреть.

Ее остро отточенный карандаш быстро-быстро забегал по блокноту.

— А можно нам… для нашего школьного музея? — спросил с дрожью в голосе Миша. Его круглые блестящие, напоминавшие две смородинки глаза выразительно взглянули на Аркадия Даниловича.

— Ну конечно, только вам. Все, что найдете, — только для вашего собрания древностей. Если попадется что-нибудь уж очень выдающееся, ну, тогда я попрошу для нашего Суздальского, — ласково улыбнулся сквозь очки Аркадий Данилович.

То один, то другой подносили новые найденные черепки.

Аркадий Данилович их тут же определял: двенадцатый век, а этот — шестнадцатый, видите — однослойный, обожженный равномерно в большой печи.

— Посмотрите мой! Мой самый красивый! — подошла, ликуя, Лариса Примерная.

— Да, с глазурью, обливной. — Хитринки загорелись в глазах Аркадия Даниловича, и вдруг он размахнулся и швырнул черепок в самый бурьян.

— Надо же! — обиженно дернула плечами Лариса.

— Бабушка вчера горшок разбила, — равнодушно бросил Аркадий Данилович и нагнулся над свежей ямой. — Довольно копать глубже, смотрите — культурный слой вы прошли, показался песок. Теперь копайте в стороны.

Перебирая руками выброшенную землю, мы нашли еще несколько черепков и двенадцатого и шестнадцатого веков, и тех, что «бабушка вчера разбила», нашли два заржавленных старинных гвоздя, кованных от руки в кузницах.

Миша успел набрать для школьного музея целый мешочек находок.

— А вы знаете, ребята, где копали? В монастырской помойке. Семьсот лет подряд сюда монашки мусор таскали да ушаты выливали. Но увы! Монашкам грамота не больно требовалась. Ни одного берестяного листочка вы не нашли, а жаль. Я давненько эту помойку высматривал, все искал случая покопать. Ну, товарищи, извините, мне надо еще проверить, как мои каменщики в городе работают. А сейчас вы идите в наш музей.

— Большое вам спасибо! Спасибо вам! Спа-си-бо!

В музее мы узнали, что древний Суздаль был известен не только своей славной историей и луковицами церквей, но и великолепным, самым лучшим в мире огородным луком. Нам показали золотые, как маковки церквей, луковицы величиною с кулак.

После музея и обеда мы пошли просто погулять по улицам.

Суздаль жил такой же рабочей, деловой жизнью, как все небольшие советские города. И вывески на домах были самые обычные: «Раймаг» и «Сберкасса», «Чайная» и «Школа», «Райисполком» и «Почта». Мимо нас проехали три машины с лесом, колхозные девушки сидели в кузове на бревнах и пели песенки. За углом юноши в запачканных спецовках красили здание школы золотой, как луковицы, краской и о чем-то смеялись. В магазины входили и выходили покупатели; позванивая, проносились велосипедисты; мальчишки, оживленно переговариваясь, бежали с удочками на рыбную ловлю; гуси чванливо вышагивали наперерез затормозившему автобусу.

В интернате хозяйка нам сказала, что заходил Аркадий Данилович и, не застав нас дома, попросил срочно прийти к нему на квартиру по важному делу.

Приход такого занятого человека всех нас очень удивил Забыв об усталости, мы сейчас же отправились его искать. К шатровой кремлевской колокольне прилепился старинный, розовый, с выпуклыми наличниками, небольшой каменный двухэтажный домик, где жил археолог.

Мы расположились в тени деревьев на траве, с невольной неприязнью глядя на тот дом, где когда-то сожгли драгоценные книги и рукописи. Наш посол Миша один поднялся по наружной лестнице прямо на второй этаж и осторожно постучал в дверку. Аркадий Данилович быстро спустился к нам, лицо его заметно потускнело и потемнело. Да, за свой насыщенный рабочий день он, конечно, сильно утомился; сейчас посидеть бы ему в кресле, почитать бы книгу или газету, а не с изыскателями беседовать.

— Смотрите на мои злополучные хоромы? — спросил он. — Да, те сгоревшие сокровища мне то и дело снятся. Но не из-за них сейчас позвал я вас к себе. — Он обвел нас внимательным взглядом из-под очков и вновь заговорил: — Вот что, дорогие товарищи, я вспомнил, что видел еще до войны в Ростовском музее написанные от руки сочинения некоего крестьянина Артынова, жившего в прошлом столетии. Тридцать толстенных томов не поленился исписать этот любопытнейший самоучка; так вот, в одном из томов есть упоминание о книгах на бересте. То ли сам Артынов те книги видел, то ли говорил ему о них известный собиратель книг и древних рукописей купец Хлебников? Простите, пожалуйста, позабыл.

— Позвольте! — воскликнул Николай Викторович. — Вы сейчас упомянули о собрании книг ростовского купца Хлебникова?

— Хлебниковская библиотека также сгорела, это произошло задолго до революции, — сказал Аркадий Данилович.

— Да ведь мы вчера видели у одного деда книгу из этого собрания, — настаивал Николай Викторович.

— И она обгорелая, — робко добавила Галя.

— Дедушка, может быть, подарит ее вашему музею, — вставил Миша.

— Ох, дорогие товарищи, вы что-то напутали. Повторяю, собрание Хлебникова, как и наша библиотека, сгорело дотла, — ответил Аркадий Данилович и устало закрыл глаза.

Конечно, это было настоящее безобразие — спорить с таким утомленным человеком. Успеем узнать о купце Хлебникове в Ростовском музее. Пора было прощаться и уходить.

— Да! Не хотите ли, я вас немножко подброшу? — неожиданно предложил Аркадий Данилович. — Завтра в шесть утра я посылаю машину в Гаврилов-Посад. Ваш маршрут идет на Юрьев-Польской, вы попадете на двадцать пять километров правее. Ну, а потом через Юрьев доберетесь до. Ростова.

На машинах туристам, как известно, не положено кататься, но зато…

— Хотим! Хотим! — особенно рьяно закричали девочки.

От всей души поблагодарили мы этого очень хорошего и отзывчивого ребячьего друга и распрощались с ним.

Проснулись мы не в пять, а в четыре утра от пронзительного крика мерзких грачат. Миша успел приспособить для них специальный ящичек с ручкой и с дырками и поставил самодельную клетку в угол нашей комнаты. Николай Викторович приподнял голову с подушки:

— Миша, если ты сейчас же их не выкинешь, то…

Но я так и не узнал, чем грозило это «то». Миша вместе с ящиком стремглав выскочил из комнаты.

Заснуть уже никто не смог. Мы встали, наскоро позавтракали, вскинули рюкзаки за плечи и вышли на большую и пустынную главную площадь города.

Грузовик оказался с крытым брезентом верхом, с лавками по краям. Все расселись, в середку уложили рюкзаки; мы поехали.

Я устроился сзади. Хотелось взглянуть на Суздаль еще раз.

Машина затряслась по камням мостовой.

И вот уже мы за городом, и я гляжу во все глаза на удаляющийся Суздаль. Там, на горе, вдоль берега Каменки, над домами, над зеленью садов вперемежку с мачтами телевизоров видны колокольни и луковицы многих церквей.

Теперь я понял, почему старый коммунист Аркадий Данилович Курганов так печется и заботится о ремонте и реставрации памятников прошлого. Ну, разрушится какая-нибудь церквушка, притом не имеющая архитектурной ценности; можно бы снести ее, разобрать на кирпичи… Но Суздаль-то ведь славен не отдельными творениями древнего зодчества, а всем своим неповторимым созвездием полсотни церквей и многих башен.

Все равно как в букете: вытащить несколько цветков, хоть самых невзрачных — и букет поблекнет и потеряет свою прелесть. Пожалуй, несколько таких городов-музеев нужны. Пусть туристы, юные и взрослые, приезжают и приходят сюда: здесь они научатся любить старину и гордиться славными творениями и подвигами своих предков.

Постепенно город скрывается за горою. Наша машина катит по Владимирскому Ополью. Всюду поля и поля, освещенные косыми солнечными лучами; по сторонам дороги то пшеница, то золотая рожь, дальше кукуруза и картофель, а вдали уже не видно, что посеяно, — желто-зеленый ковер уходит куда-то за бугор. А еще дальше, по ту сторону ручья, у самого горизонта, поля сливаются с голубой утренней дымкой…