Повести - Голицын Сергей Михайлович - Страница 24

Да разве существуют такие черствые люди, чтобы нас штрафовать, высаживать, делать нам неприятности, когда вокруг так хорошо, так интересно!

Важный капитан с черными усищами сидит в своей будочке за штурвалом. На капитане форменная, настоящая морская фуражка с золотой эмблемой. Спасательные круги, ведра, выкрашенные в белую краску, развешаны вдоль палубы. На самом носу — свернутые кольцами канаты необыкновенной толщины. Матросы в полосатых тельняшках деловито проходят по палубе.

— Как на море! — восклицает Витя Перец; он уже успел обежать весь пароход, его только что выгнали из машинного отделения.

— Подумаешь — море! Качки нет, и берег под носом, — презрительно замечает Володя.

Ветерок слегка продувает. Пароходик плывет, рассекая реку, а мы глядим и на правый берег и на левый. То кусты, то широкий песчаный пляж, то вдруг высокий желтый обрыв круто подходит к воде, за обрывом деревня — домики едва видны из-за яблоневых садов, — сосновый бор смотрится в воду, коровы дремлют на водопое…

А река? Каждую минуту она меняется: то нежно-голубая, то перламутровая, то переливается на солнце тысячами блестящих перышек, то темно-зеленая от отражений лесных берегов. Белые чайки носятся над самой водой; одинокие рыбаки недвижно сидят в челноках. Вот старательный буксир потащил сразу четыре длинные баржи…

Настроение портят удивительные пароходные порядки. И кто это придумал такие штуки? Как тридцать километров — пересадка, вон из парохода и бегом на пристань в кассу за новыми билетами. А кассир выдает не просто — стук и пожалуйста. Нет, чего-то он там пишет, чего-то ножницами вырезает и только тогда стукает. А следующий пароход через десять минут отходит, да тебе надо тридцать билетов, да сзади длинная очередь волнуется. Люся пользовалась этой суматохой и продолжала брать только два взрослых билета, а всем остальным детские. После всех переживаний, когда я и Магдалина Харитоновна усаживались где-нибудь в укромном местечке на новом пароходе, мы с нею только пот со лба платочками вытирали.

Наконец четыре пересадки позади, и к вечеру мы благополучно приехали. По перекинутому трапу выскочили на каменистый берег. Голубая стрелка на столбике показывала дорогу на гору, поросшую лесом.

За кустами сирени, весь покрытый вьющимся диким виноградом, стоял зеленый двухэтажный дом с резными наличниками вокруг окон, с резным князьком под высокой крышей. Мы обошли его кругом. На террасе увидели вывеску: «Музей имени народного художника СССР Александра Кирилловича Ситникова». Перед террасой раскинулся роскошный цветник…

Дверь террасы отворилась, вышел, грузно опираясь на палку и прихрамывая, коренастый плотный старик в белом халате, с белыми густыми и пушистыми усами, с громадной гривой седых волос над высоким лбом. Темные выразительные глаза, тонкий нос, резко очерченные губы и подбородок отличались редкой красотой.

Я его сразу узнал, так он был похож на своего отца, чей автопортрет я хорошо помнил по Третьяковке. Художник там изобразил себя с черными веселыми глазами, в таком же белом халате, с кистью в руке.

Вспомнил я и небольшой портрет сына — черноглазого мальчугана в голубой вышитой рубашке, держащего удочку. А теперь, спустя шестьдесят лет, этот мальчуган превратился в седого изыскателя Номер Седьмой. Старик глядел на нас такими же черными, как у отца, но словно виноватыми глазами.

— Что же это вы, друзья хорошие! Музей закрылся полтора часа назад. К нам нужно приезжать утренним пароходом. Идите этой дорогой, — он показал рукой, — через три километра будет деревня, там в школе можете переночевать, а утром возвращайтесь сюда.

А моя Соня — удивительно несдержанная девочка:

— Совсем не ходили, только плыли на пароходе, а устали больше, чем в любецком походе. И есть так захотелось!

Живые, умные глаза старика неожиданно заблестели так весело, словно солнышко выглянуло из-за облаков. Он улыбнулся и спросил:

— Вы в Любец ходили? Откуда вы сами?

— Мы изыскатели из Золотоборского дома пионеров. — Витя Большой гордо поднял голову. — Искали в Любце один портрет.

— Изыскатели? — удивленно переспросил старик.

— Вы Номер Седьмой?

Нет, моя Соня просто невозможна со своими бесцеремонными вопросами!

— Совершенно верно, девочка. А скажи, пожалуйста, не познакомились ли вы в Любце с остальными Номерами?

— Как же — с Первым, Вторым, Третьим, — перечисляла по пальцам Соня.

— А номер Четвертый куда-то уехал, — подхватила Галя. — Он не сумел вырастить какие-то голубые георгины.

Старик задумался, поправил свои длинные седые волосы.

— Все мои старые друзья… Ревматизм не позволяет поехать навестить, — вздохнул он и тяжело повернулся ко мне: — У вас есть папиросы?

— Простите, не могу вам предложить, я некурящий.

— А были бы, я у вас их тотчас бы отобрал вместе со спичками. Вот, — указал он на сарай из толстых бревен, — наш сеновал, здесь будете ночевать. Как у вас с продуктами?

— Не беспокойтесь, мы на сухом пайке, — ответила Магдалина Харитоновна.

— Очень плохо, что на сухом. Катенька, Катюша! — позвал старик.

Из дома выкатился настоящий катышек. Такой маленькой кругленькой старушки я никогда не видывал; ну просто шарик, только что в платье и в фартуке.

И мы все догадались — это Номер Пятый, изобретательница пирогов.

— Катюша, — говорил старик, — представь себе, мальчики и девочки только что побывали в Любце, познакомились с нашими милыми Номерами.

Как же улыбалась Номер Пятый! Улыбались ее голубые лучистые глаза, улыбались и сами круглые, румяные, как яблоко, щечки и даже ямочки на щечках…

— Я им дам картошки, чугун, самовар, одеяла, подушки, наши пальто, тулуп. Устали, милые? — Старушка ласково оглядела ребят и вновь сложила свои пухлые ручки на животике.

Работа закипела вовсю. Девочки стелили в сарае на сене постели, чистили картошку. Мальчики далеко в сторонке разводили костер, таскали воду, сыпали шишки в самовар. Витя Перец просто прыгал на сене, Володя фотографировал. Скоро картошка сварилась, самовар поспел, мы сели ужинать.

После ужина снова явились почтенные супруги — Седьмой и Пятый Номера.

— Вот вам на сладкое, — сказала старушка, все так же улыбаясь, и протянула нам блюдо с темным обсахаренным печеньем. — Только, простите, маловато.

Знаменитый пирог «утопленник» был нарезан на тридцать крошечных кусочков. Кусочки были малюсенькие и таяли во рту; я едва разобрал вкус пирога.

Магдалина Харитоновна села писать под диктовку Номера Пятого рецепт «утопленника».

Вот этот рецепт: три стакана белом муки и 200 граммов сливочного масла смешиваются, затем рубятся ножом, затем кладут одно яйцо, полпалочки дрожжей и полстакана молока; снова рубят ножом. Комок теста топят в ледяной воде. Через сорок пять минут комок почему-то всплывает. Сыплют на стол 250 граммов сахарного песку и 200 граммов грецких орехов и с этой смесью раскатывают тесто. Полученный валик режут на куски и ставят на противне в духовку на 15 минут.

Я также записал рецепт в подарок своей жене. Пока мы его списывали, Люся подробно рассказывала Номеру Седьмому всю историю спрятанного портрета.

Старик слушал внимательно.

— Так, так, так! Вы, следовательно, за два дня нашли больше, чем я за два месяца! Кинжал! А, каково? — улыбался он. — Только вы с вашими поисками, мне кажется, свернули в сторону. Ведь о портрете никто никогда нигде не писал и не говорил, кроме вашего библиотекаря… Тише, тише, не перебивайте. История Ирины Загвоздецкой, полюбившей крепостного, — это, конечно, достаточно занимательная романтическая история, но она к вашим изысканиям отношения не имеет, к тому же хорошо известна. А вот кто был тот талантливый художник, написавший натюрморт, — эту загадку пока еще не разгадал никто. Ни отец мой много лет назад, ни мы все — изыскатели. Подождем, что окажется в найденном вами письме. Будете завтра осматривать музей, покажу вам другое письмо об этом натюрморте. А теперь спокойной ночи!