Повести - Голицын Сергей Михайлович - Страница 12

Ребята не очень-то его слушали. Они окружили Майкла.

Пес фыркал и улыбался так радостно и беззаботно, как улыбаются только очень молодые породистые овчарки, высовывая при этом длиннющий красный язык. Он был, как сказал поэт, «по-собачьи дьявольски красив» — поджарый, стройный, на высоких, изящных лапах. На его острой морде с темными кольцами вокруг глаз, с черными бровями стояли прямые треугольники ушей.

Девочки уже называли его: «Майклушка-душка», мальчики пробовали садиться на него верхом.

— Послушайте, послушайте, вы его замучаете! Старичок растолкал всех, надел на Майкла ошейник и потащил его, к великому огорчению ребят, в дом.

— Итак, о чем же вам рассказать? — спросил он, возвратившись, и посмотрел на нас чуточку посерьезнее.

— Видите ли, — сказал я, — у нас есть несколько совершенно животрепещущих вопросов.

— Ах, если животрепещущие, пожалуйте сюда. — Старичок уже совсем серьезно сморщил лоб и указал на стол и на лавочки, вкопанные под большим развесистым вязом.

Все расселись вокруг стола, кто на лавочках, кто на траве.

— Так с чего прикажете начать? — спросил он.

— Жар-птица, — подсказала Соня.

— О какой жар-птице? А-а-а, верно, о желтой галке. Этот Номер Второй! Вот уже сколько лет он меня за нее корит. Как ему только не надоест! — Старичок кротко улыбнулся. — Расскажу, расскажу. А еще что?

— У вас как будто хранится один бокал? — спросил Витя Большой.

— Это с отбитым краем, что ли? — Старичок усмехнулся. — Какой Номер Второй быстрый — все вам успел пересказать. Потом поведу вас к себе домой — не только бокал покажу. Еще какие вопросы?

— Еще портрет. Что вы знаете о портрете? — Люся выразительно посмотрела на Номера Первого.

— О каком портрете? Снова я рассказал все ту же длинную историю.

Номер Первый слушал с закрытыми глазами, поглаживая свой круглый живот, и только время от времени надувал щечки и вставлял: «Как интересно! Как интересно! Я никогда об этом ничего не слышал».

Когда же я кончил, он несколько секунд сидел неподвижно, все так же с закрытыми глазами и надутыми щечками.

— В угловой башне кремля, — таинственно начал он, — хранится разное старье из дворца Загвоздецких — ящиков двадцать писем и документов из их архива. Вы еще спать будете, а я завтра утречком раненько в кремль побегу, запрусь в башне и кое-какие документики еще разок почитаю.

— Значит, с утра вы запретесь в башне? — испытующе переспросил его Витя Большой. — А можно мне с вами?

— К сожалению, маленьких туда не пускают.

Витя Большой даже побледнел…

— Не могу, не обижайся, дорогой, это категорически запрещено, молодой человек. Там кирпичи на потолке едва держатся. Есть у меня насчет портрета кое-какие догадочки, только я вам о них перед самым вашим обратным походом скажу. А теперь слушайте…

Старичок уселся поудобнее и начал свой рассказ тихим, воркующим голоском:

— Вот что случилось в нашем городе лет сорок назад. Однажды в солнечный сентябрьский денек в углу базарной площади стая грачей и галок бойко клевала рассыпанный овес. И среди этой стаи любецкие граждане заметили диковинную птицу желто-палевого цвета. Птица эта вела себя так, словно она нисколько не отличалась от своих подруг, так же перепархивала с места на место, ссорилась, кричала по-галочьи.

А через три дня и на улицах, и в учреждениях, и особенно в школах только и было разговоров, что о желтом чуде.

Утром птицу видели на кремлевской башне, к вечеру она перелетала за реку и разгуливала по песку, а на следующий день снова обедала на базарной площади и отправлялась ночевать неизвестно куда.

Мальчишки с уроков удирали, из рогаток стреляли, просто кидали камнями. Взрослые готовили сети, ловушки. Все старались выследить, где же она ночует.

Я-то музейный работник. И, конечно, был в первых рядах. Я тотчас же убедился, что птица эта поразительно похожа на ту, что изображена на известном вам натюрморте. Хотелось поймать эту диковину живьем. Целую неделю велась охота. Но тут запротестовали школьные директора. Мальчишки-то совсем от рук отбились — в диктанте у них по пятнадцати ошибок! Пришлось мне взяться за свою мелкокалиберку, и на крыше городского кино я застрелил птицу.

Посмотришь: туловище, голова, клюв, лапки — ну самая обыкновенная галка, только не черная, а желто-палевая, потемнее — на головке и на спинке, посветлее — на брюшке. И я, и наши охотники, и наши учителя-биологи перелистали орнитологические1 книги — Брема, Мензбира, Огнева, Бобринского, — но о такой птице не нашли ни слова.

На следующее утро покатил я в командировку в Москву и в кошелке повез свою галочку. Прямо с вокзала махнул я в зоологический музей университета. Обступили меня там профессора, толстые и худощавые, лысые и волосатые, и все, как один, сердитые и важные, вертели мою птицу со всех сторон, в лупу разглядывали, щупали, нюхали, один даже на язык перышко попробовал. И сказали профессора, что есть в природе редкое явление — альбинизм, когда по разным причинам у отдельных особей исчезают в коже, в шерсти, в перьях красящие вещества — пигменты, так получаются белые животные и птицы — белые воробьи, зайцы, вороны… Но имеется в природе в тысячу раз более редкое явление — х р о м и з м, когда эти пигменты окрашиваются в желтый цвет. Случаи появления желтых животных и птиц за весь наш двадцатый век можно по пальцам пересчитать. А я привез из своего родного Любца как раз хромовую галку.

Но пока профессора рассматривали мою галочку, кончился рабочий день, все служащие ушли, заперли кладовку и шкафы.

И в самый этот момент надо же было приключиться такой истории: электричество погасло. Тогда, в те времена, эдакие происшествия то и дело случались.

Толкнулись мы туда-сюда, вдруг — звон, кто-то посуду на столе раскокал. Ну куда галку деть в полной темноте?

Упросили меня профессора взять мою драгоценность обратно и принести на следующее утро, а взамен посулили они мне для нашего музея полсотни различных чучел.

Я отправился ночевать к своей старой тетке. В Москве я давно не был, а вы знаете, как обычно тетки любят своих племянников: бросилась она меня целовать и обнимать, повела в комнату. Словом, прошло минут пять, пока я не хватился своей кошелки, которую оставил в прихожей на сундуке. Я выскочил — кошелка на полу, тряпки раскиданы, а сама галочка… Был у тетки отвратительный пушистый рыжий котище, звали его Барсик. «Ах, Барсик, Барсик, — запричитала тетка, — где ты?» А Барсика и нету. Под диваном, под кроватью, в коридоре, в ванной — нет кота, пропал.

Мы с теткой зажгли фонарь, Руки у меня дрожат, подбородок трясется. Помчались мы на чердак… и — о ужас! — злодей сидит на полу и мою галочку уже успел растребушить, а перья и пух по всему чердаку летают.

Я как закричу! А котище — прыг в окошко, да на крышу. А в зубах его половина моего сокровища болтается. Окошко маленькое, я едва пролез, а кот уже на соседней крыше. Ну куда мне за ним! Я же не акробат. Подобрал я одно крылышко и спустился к тетке в безысходном отчаянии.

Утром позвонил я профессорам: казните меня, вяжите — величайшую редкость кот слопал. Профессора выругались и повесили трубку.

Вот какова история!

Между прочим, в Любец один писатель приезжал, специально меня про галочку расспрашивал. Потом в журнале «Всемирный следопыт» рассказ напечатал. Ну, да там кое-что преувеличено…

Кончил Номер Первый и, тяжело отдуваясь, вытер платочкой лысину. Вдруг Соня и Галя вскочили, выступили вперед и, краснея и заикаясь, спросили:

— Вот одну галочку на картинке нарисовали, другую Барсик съел, а третья в ваш город может прилететь?

— Ну конечно! — радостно воскликнул старичок. — Мы с Номером Вторым давненько ее дожидаемся. Когда-нибудь настанет наконец счастливая весна и обыкновенная черная галка снесет золотое яичко и вылупится третье чудо природы. А теперь пойдемте в дом, я покажу вам еще кое-что…