Повести - Голицын Сергей Михайлович - Страница 112

Пока три плотника строили, Суханов кормил их только мучной похлебкой да жидким пшенным кулешом, сваренным на воде. А когда поднялся дом на этой горке и покрасили мастера все узоры разными красками, то поднес им Суханов по чарке водки и дал Михаилу Абрамовичу пятнадцать рублей.

Тот возмолился:

«Помилосердствуй! Да мы втроем два месяца на тебя от зари до зари топорами да долотьями тюкали!»

А хозяин ответил:

«Надо было с первого дня рядиться. Чего же ты молчал?»

Был Суханов богомолен, занимал должность церковного старосты и славился своей скупостью и тщеславием; ходил с бородой, расчесанной на две стороны, в черном жилете поверх красной рубахи, а поперек его толстого живота шла массивная серебряная цепочка от часов. Бывало, как пойдет он по церкви с тарелочкой, так внимательно следит, кто сколько копеек на тарелочку положит.

Надумалось ему одно удовольствие: выносил он на верхний резной балкончик граммофон с огромной голубой трубой и заводил его. Тогда эта хитрая машинка считалась диковиной; люди — старые и малые — приходили, садились на траву напротив терема и слушали музыку и пение. А Суханов, рассевшись в кресле, сверху с балкона глядел на слушателей и ухмылялся в бороду. Так вот он и жил, пока не пришел 1917 год, а с ним и две революции. В феврале царя свергли, а в октябре, как вы хорошо знаете, взяли власть в свои руки большевики. Рабочие и подавляющая масса крестьян сказали: «Эта власть наша!» Но было много недовольных — помещики, капиталисты, в том числе и Суханов. Крестьяне на него батрачить перестали. Лавочку пришлось ему закрыть. Словом, разорила его революция. Ходил он по селу зверь зверем. Говорят, при встречах так страшно взглядывал, что дети вскрикивали, женщины шарахались от него. Матери пугали его именем капризных малышей.

В первый же год Советской власти дом Суханова сгорел. Молва ходила, будто поджог этот — дело рук самого хозяина. Прослышал он, что его дом собираются отобрать под школу, зажег его и сам погиб в том пожаре.

С тех пор это место и прозвали Проклятым. Никто тут на отлете строиться не захотел; видите, как оно все заросло.

На этом Георгий Николаевич закончил свой рассказ.

Всем стало как-то не по себе. Первой прервала молчание Галя — бывшая начальница. Она посмотрела на свои ручные часы и сказала:

— Прошел ровно час.

— Да, пора нам возвращаться к бригадиру, — сказал Георгий Николаевич.

— Отряд, становись! — звонко скомандовал Игорь.

Эту команду он давал только так, чтобы порисоваться перед девочками. Никто и не думал строиться, а просто все поднялись и пошли по направлению села. Они шли и глядели не на разноцветные дома, не на резные крылечки, а на невзрачные, покрытые пылью белые камни перед шестнадцатью крылечками.

— Дедушка Илья Муромец старенький, мог и ошибиться, — заметила Алла.

Как хотелось и мальчикам, и девочкам, и Георгию Николаевичу перевернуть эти шестнадцать камней! А вдруг хоть на одном покажется древняя красота.

— Это по крайней мере два дня работы, — важно сказал Игорь.

Подходя к дому бригадира, все единогласно решили, что будут договариваться о камнях.

Услышав громкий разговор на улице, Иван Никитич сам вышел на крыльцо.

Он был не только колхозным бригадиром, но и депутатом сельсовета. В селе считали его и властью, и судьей, и другом старых да малых, все его уважали и любили.

Георгий Николаевич называл его в шутку Добрыней Никитичем. Есть же в селе Илья Муромец и Алеша Попович, значит, должен быть и третий радульский богатырь.

Как и Алеша Попович, Добрыня также исторически достоверное лицо. В летописях несколько раз упоминается живший во втором половине X века дядя великого князя Киевского Владимира Святославича, брат его матери Малуши, воевода Добрыня.

Но он был недобрым человеком. В летописях записано: когда его и другого воеводу Путяту Владимир послал в Новгород крестить народ в православную веру, говорили про них новгородцы, что «крестил Добрыня мечом, а Путята огнем».

А вот в былинах про Добрыню Никитича поется совсем по-иному:

Он, вежливый, увежливый. Знает, как речь вести, Знает, как себя блюсти. Он ловок, на ножку поверток…

Согласно былинам, был Добрыня мудрый, прямодушный и верный советчик великого князя Киевского Владимира Красное Солнышко, был он искусным в бою, страшное чудище Змея Горыныча победил, отрубив все его семь голов.

Вот с каким славным богатырем земли Русской любили радульские колхозники сравнивать своего высокоуважаемого бригадира.

Но Добрыня Никитич, согласно картине Васнецова, носил длинную русую бороду, а колхозный бригадир Иван Никитич был бритым. Молодой, загорелый, с выцветшими на солнце льняными волосами и в столь же выцветшей рубахе, он сейчас с высоты крыльца весело поглядывал на Георгия Николаевича и на ребят и улыбался, с любопытством осматривая их синие спортивные костюмы и синие с белым кеды.

— Здрав-ствуйте! — хором приветствовали его.

— Здорово, молодцы-москвичи! Наконец-то вас увидел! Какие вы все синенькие, — шутил он. — Ну работайте, работайте, жгите кустарник, приносите пользу государству и нашему колхозу. Да нашего писателя слушайтесь… Не балуются они? — спросил он Георгия Николаевича.

— Как будто нет, — ответил тот, вспоминая, однако, как чуть не подрались обе Гали, как без спросу перевернули камень бабушки Дуни.

— Долго еще в наших краях пробыть намерены? Ребята не знали, что говорить. За них ответил Георгий Николаевич:

— Вот начальник их выздоровеет, и тогда они сами решат, когда в путь-дорогу.

— Да живите хоть все лето. А что вам от колхоза, кроме молока и картошки, еще требуется?

— Спасибо, ничего не требуется, — бойко ответил Игорь.

— Нужна кое-какая ваша помощь, но совсем по другому делу, — выступил вперед Георгий Николаевич и постарался как можно короче объяснить все, что знал про древние белые камни и про красоту, возможно скрытую на тех шестнадцати камнях, что мирно покоятся перед крылечками радульских домов. Под конец он сказал, что ребята очень интересуются русской историей и им не терпится перевернуть те камни.

— Вы хотите наш Радуль на всю область прославить? Понятно! — сказал Иван Никитич. — Ну вот что, молодцы… Мало ли что вам не терпится. Обождите до завтра. Если пойдете сегодня камни ворочать, крику не оберешься. А завтра на утренней разнарядке я все объясню нашим колхозникам — как и что да зачем. И вы потом все дома спокойно обойдете и все камни перевернете. Только еще уговор: обратно их кладите, да поровнее, чтобы точь-в-точь. Договорились?

— Договорились, — без особого энтузиазма протянули ребята: ведь они хотели сегодня, сейчас идти на поиски исторических тайн.

Свободного времени у них оставалось еще достаточно. Куда идти?

— Пойдемте на речку Нуругду, — сказал Игорь. — Нам уже сколько дней охота туда пойти, а мы всё откладываем. Может, русалка плеснет, хоть хвост ее увидим.

— Нет уж, благодарю покорно. У меня от комариных укусов до сих пор все руки зудят, — сказала Галя — бывшая начальница.

— Пойдемте еще раз посмотрим на тот белый камень, что под столбом спрятан, — предложила Алла.

Отряд разделился. Мальчики спустились к Нуругде, а девочки, во главе с Георгием Николаевичем, пошли к церкви.

Подошли к колокольне, остановились в раздумье возле остатков паперти, окружили злосчастный угловой кирпичный столб.

Они сегодня по-иному взглянули на белый камень, спрятанный под столбом. Плоский, ровный, он был такой же толщины, как те камни, что они видели в селе, но раза в два шире и раза в два длиннее. Из-под столба высовывалась лишь небольшая часть выпуклого узора — отрезок стебля с двумя листьями и тюльпаном. Нельзя было догадаться, какую иную красоту скрывал от их взоров проклятущий столб. Прятались ли под ним другие цветы или показался один из трех концов то ли языка, то ли хвоста какого-то неведомого зверя?

Постояли, постояли они вокруг столба и направились к церкви. Раньше Георгий Николаевич только любовался ее стройными, устремленными ввысь очертаниями и других призывал любоваться. А теперь и на нее он посмотрел совсем по-иному.