Записки хроноскописта - Забелин Игорь Михайлович - Страница 50

Очевидно, нет особой необходимости приводить письмо Мамаду Диопа полностью, но теперь, после мысленного «возвращения» в Африку, я не могу не рассказать о нем.

При земляных работах в районе городка Дженне, о котором я только читал, землекопы совершенно случайно нашли сделанную из золота фигуру человека… Они отдали ее коменданту города Дженне. Комендант отправил статуэтку в окружной центр, в город Мопти, а оттуда ее переслали в столицу республики Мали Бамако.

Там, в Бамако, золотая статуэтка попала в руки молодого историка Мамаду Диопа, и находка чрезвычайно взволновала его. Дело в том, что статуэтка не походила ни на один из известных образцов африканской скульптуры, и Мамаду Диоп сразу же уверовал, что ему предстоит совершить открытие колоссального значения. Ведь почти так же сравнительно недавно открыли знаменитую культуру Зимбабве в Южной Африке-все началось с находки золотых вещей на священном холме.

Мамаду Диоп не стал терять времени даром. С несколькими своими друзьми, погрузив в машину лопаты и кисти — орудия археологов, он помчался в Мопти, а оттуда в Дженне, чтобы заняться раскопками.

К сожалению, они не дали никакого результата. Ничего больше не нашли и дженнейцы, продолжавшие брать из карьера глину для кирпичей.

Как ни велико было разочарование Мамаду Диопа, он все-таки решил раскрыть тайну золотой статуэтки и обратился за помощью к европейским специалистам. Их заключение оказалось неожиданным: специалисты единодушно решили, что статуэтка, за которой они признали весьма высокие художественные достоинства, изготовлена итальянскими ювелирами, скорее всего в Венеции, и не ранее конца шестнадцатого века!

Никто, разумеется, не мог объяснить Мамаду Диопу, как венецианская статуэтка стопала в глиняный карьер у городка Дженне, расположенного в глубине Африки, за полторы тысячи километров от побережья. Иной бы смирился с невозможностью раскрыть тайну статуэтки, но Мамаду Диоп, не желая сдаваться, ухватился за соломинку-послал в Советскую ассоциацию дружбы с народами Африки письмо, адресованное мне и Березкину.

Мы ответили согласием, хотя у нас и возникали сомнения.

Так, не было никакой уверенности, что то время, когда статуэтка попала к Дженне, хотя бы приблизительно совпадает со временем ее изготовления. Скорее всего ее недавно потерял кто-нибудь из французов, и в этом, наиболее вероятном случае нам предстояло тратить энергию на самую заурядную историю… И все-таки оставалось одно «а вдруг?». А вдруг статуэтка попала из Венеции к Дженне несколько веков назад, когда, как считают историки, не было никаких контактов между европейцами и суданцами?.. Это уже чревато важным открытием.

Перед моим отъездом на юг мы с Березкиным договорились, что он даст мне телеграмму, если посылка Мамаду Диопа придет до конца отпуска. Я понимал, что ожидать телеграмму еще рановато, но вечером, едва войдя в калитку, сразу же спросил, нет ли мне телеграммы или письма.

— Не было телеграммы, — сказал Вася. — Кладоискатель был. Тихий пришел. Вздыхал, сидел. Недавно домой пошел.

На следующее утро Петя заявился, что называется, ни свет, ни заря. Яша, вставший раньше меня, тихонько увел его на пляж, чтоб он не разбудил нас, и там, на берегу, Петя развернул перед Яшей и Евой увлекательнейшую перспективу подводного путешествия.

Оказалось, что именно это привело сегодня Петю в наш дом. И мы согласились опуститься на дно морское охотнее, чем Петя, наверное, рассчитывал…

Море у берегов Кавказа менее интересно, чем у берегов Крыма, например: «красоте» необходим прочный скальный фундамент, а не рыхлый песок или галька… Зато корма корабля, выступающая из ила и песка в голубоватом подводном полусумраке, — это на самом деле волнующее зрелище.

Во всяком случае на берег я вышел отнюдь не таким ортодоксальным противником кладоискательства, каким был до погружения.

А хитрец Петя продолжал ловко расставлять сети-он повел нас к палатке, где хранились поднятые со дна моря сокровища, и там, не выдержав, сразу же потащил к амфоре с «планом» злополучного замка.

Я подозреваю, что не очень точно пользуюсь термином «амфора»; мне, конечно, известно, что амфора — это глиняная ваза с узким горлом, но существуют у специалистов какие-то более тонкие градации…

Амфора или не амфора, но глиняный, покрытый глазурью и весьма объемистый сосуд стоял передо мною.

По прежнему — хаирханскому — опыту Петя знал, что сейчас мне лучше не мешать, и держался со своими товарищами в сторонке, ждал, когда я о чем-нибудь спрошу его. А я, позабыв о Петиных хитростях, рассматривал амфору с чисто профессиональным интересом.

Амфора сохранилась прекрасно, и не верилось, что она несколько веков пролежала на дне морском, в трюме затонувшего корабля. Мне трудно было с первого взгляда оценить ее художественные достоинства, но она явно не принадлежала к числу керамических шедевров. По-моему, она предназначалась для хозяйственных целей, хотя и была разрисована. Подглазурная роспись не показалась мне сложной. Помимо того что Петя назвал «планом замка» (а некий чертеж там имелся), художник изобразил на амфоре двух людей. Один из них сидел в кресле, как бы откинувшись на его невидимую спинку, а второй, стоя во весь рост, протягивал к нему руки, и от рук его летел к сидящему непонятный знак, похожий на восьмерку, перечеркнутую в самом узком месте.

Если мысленно продолжить путь перечеркнутой восьмерки по окружности амфоры, то легко заметить, что, перескочив через фигуру сидящего человека, восьмерка покатится по однострочной надписи и, разогнавшись по ней, попадет на территорию «замка», где остановится у четырех плотно составленных кружочков… Я обратил внимание прежде всего на этот сюжет, потому что если и таился какой-либо смысл в разрисовке амфоры, то доискиваться его надо было, анализируя именно эту серию рисунков. Орнамент же в нижней части амфоры и в верхней, где она уже сужалась, по-моему, никакой смысловой нагрузки не нес.

Я повернулся к Пете, ожидая его разъяснений.

— Надпись уже прочитана, — торопливо сказал Петя. — Она сделана на картули эна шрифтом мхедрули не позднее семнадцатого столетия. Во всяком случае до введения книгопечатания… Перевод-«Вернись, и все скажу тебе».

— Понятно, — сказал я. — Картули эна?..

— Грузинский язык, а мхедрули — новогрузинский шрифт, принятый еще в одиннадцатом веке. — Петя прямо-таки торжествовал, разъясняя мне столь важные подробности.

— Теперь еще понятней, — сказал я.

— А перечеркнутая восьмерка — фирменный знак очень крупного торгового дома Хачапуридэе, который в средние века держал в своих руках почти всю торговлю на кавказском побережье. Хачапуридзе вышли из крестьян, но очень скоро стали азнаури, дворянами, что ли, запросто общались с тавади-крупнейшими феодалами, ссужали деньги царским дворам…

Петя выпалил все залпом, но, заметив, что я слушаю его с некоторой недоверчивостью, сказал:

— Это не я придумал. Тут историк из Тбилиси отдыхает — совсем беленький старичок, — от него мы про все и узнали. Он-то уж не мог ошибиться!

— Что вы нашли в вазе?

— Венецианское стекло. Бусы в основном… Бусы, самые разнообразные — и розоватые, и матово-белые со взвешенными частичками золота, и зеленоватые с молочными нитями, — бесчисленные бусины эти завербовали в Петин клан половину нашего отряда-женскую, разумеется.

— А кружочками, по-вашему, обозначено место, где зарыт клад? — спросил я Петю.

— Конечно! Тогда все зарывали свои сокровища. Время-то какое неспокойное-и междоусобицы, и турки нападали… А вы в тисо-самшитовой роще были?

— Нет.

— Заодно бы и рощу посмотрели. Место примечательное, не пожалеете.

— Вы там были? — спросил я Петю.

— Был.

— Крепость осматривали?

— Да.

— Клад не нашли?

— Нет.

— Отлично, — сказал я, сообразив, что посещение тисо-самшитовой рощи выльется в обычную прогулку. — Чтобы не откладывать, завтра же и отправимся туда.