Покинутый (ЛП) - Боуден Оливер - Страница 1

ОЛИВЕР БОУДЕН

ПОКИНУТЫЙ

Он сплюнул и одной рукой поманил меня к себе, а в другой у него вертелся нож.

— Давай, ассассин, — подначивал он. — Посмотрим, каков ты в первой схватке. Увидишь, как все это на деле. Давай, малыш. Будь мужчиной. Он думал разозлить меня, но я, наоборот, лишь стал внимательнее. Он нужен мне живым. Я должен поговорить с ним. Я прыгнул через корягу на опушку и чуть неловко размахнулся, чтобы оттеснить его и принять стойку, прежде чем он ответит. Несколько мгновений мы кружили друг возле друга и выжидали момент для новой атаки. Я нарушил это затишье: сделал выпад, резанул и отступил для защиты. На секунду ему показалось, что я промахнулся. Потом он сообразил, что по щеке у него стекает кровь, он тронул лицо рукой, и глаза его удивленно расширились. Первая моя кровь.

— Ты недооценил меня, — сказал я.

Улыбка его стала натянутой.

— Второго раза не будет.

— Будет, — ответил я и снова пошел вперед: сделал финт влево и перевел атаку вправо, когда его корпус уже брал защиту с ненужной стороны. На его свободной руке появилась рана. Кровь запачкала его разорванный рукав и стала капать на землю, ярко-красная на зеленовато-бурой хвое.

— Я сильнее, чем ты думал, — сказал я. — Все, что ты видишь впереди — это смерть…

Пролог

Я никогда не знал его. По-настоящему. Я думал, что знаю, но только пока не прочел его дневник — вот тогда я понял, что вообще не знал его. А теперь уже поздно. Слишком поздно, чтобы сказать, что неверно судил о нем. Слишком поздно, чтобы сказать, что я прошу у него прощения.

СТРАНИЦЫ ИЗ ДНЕВНИКА ХЭЙТЕМА Э. КЕНУЭЯ

ЧАСТЬ I

Глава 1

6 декабря 1735 года

Два дня назад я должен был отпраздновать свой десятый день рождения, у нас дома, на площади Королевы Анны. Но день рождения остался не отмеченным, праздников нет, одни похороны, а наш сгоревший дом стоит теперь как почерневший гнилой зуб среди высоких, из белого кирпича особняков, на площади Королевы Анны.

В настоящее время мы перебрались в один из собственных отцовских домов в Блумсбери. Это хороший дом, и хотя семья теперь разгромлена, а наша жизнь разорвалась на куски, все-таки есть что-то, чему мы должны быть по крайней мере благодарными.

Здесь мы и останемся, потрясенные и неприкаянные — как тени в чистилище — пока не определится наше будущее.

Пожар поглотил мои дневники, поэтому я начинаю их заново. А значит, я должен, вероятно, начать с моего имени — Хэйтем — имеющего арабское происхождение и данного английскому мальчику, родившемуся в Лондоне и от рождения до недавних дней жившему идиллической жизнью, в полном отдалении от всей мерзкой грязи, существующей где-нибудь в других частях города. С площади Королевы Анны нам были видны туман и дым, висевшие над рекой, и как и всех остальных, нас донимала вонь, которую я описал бы как «мокрая лошадь», но нам не было нужды перешагивать через зловонные потоки, состоявшие из отбросов от кожевенных заводов, мясных боен и испражнений животных и людей. Тошнотворные потоки сточных вод, разносившие болезни: дизентерию, холеру, брюшной тиф…

— Надо закрываться, мастер Хэйтем. Или подхватите заразу.

Когда мы прогуливались по паркам до Хемпстеда, моя няня должна была вести меня подальше от бедных горемык, измученных кашлем, и прикрывала мне глаза рукой, чтобы я не видел уродливых детей. Думаю, это оттого, что с болезнью не поспоришь, ее не подкупишь и не обратишь против нее оружие, она не признает ни богатства, ни положения. Это неумолимый враг. И конечно, нападает она без предупреждения. Так что каждый вечер у меня искали признаки кори или оспы, а потом сообщали о моем хорошем здоровье маме, приходившей поцеловать меня перед сном. Я, видите ли, был одним из счастливчиков, у которого есть мама, целующая его перед сном, и такой же отец; они любили меня и мою сводную сестру Дженни, они рассказывали мне о богатых и бедных; они привили мне благожелательность, заставляли меня всегда думать о других; и они нанимали наставников и нянек, чтобы те воспитывали и учили меня, чтобы я вырос человеком достойным и полезным обществу. Один из счастливчиков. Не то что дети, вынужденные работать на полях или на фабриках или в рудниках.

Временами я думал, а есть ли у них друзья, у тех, других детей? И если есть, то — хотя я и знал, что не стоит завидовать их жизни, потому что моя гораздо удобнее — я завидовал бы им в одном: в том, что у них есть друзья. У меня самого друзей не было, не было ни братьев, ни сестер, близких мне по возрасту, а завести друзей я, в общем-то, стеснялся. Кроме того, была еще одна трудность: нечто, случившееся, когда мне исполнилось всего пять лет.

Это произошло во второй половине дня. Особняки на площади Королевы Анны были построены вплотную друг к другу, так что мы частенько видели наших соседей, либо на самой площади, либо на задних двориках. Рядом с нами жила семья, в которой было четыре девочки, две из них примерно моего возраста. Они часами играли в своем саду в скакалки и в жмурки, и я невольно слышал их, когда сидел в классной комнате под бдительным оком моего наставника — старого мистера Файлинга, у которого были кустистые седые брови и привычка колупать в носу, внимательно изучая то, что он выкопал из глубин своих ноздрей, а потом незаметно съедая все это.

В тот день старый мистер Файлинг вышел из комнаты, и я подождал, пока стихнут его шаги, а потом оторвался от своих задачек, подошел к окну и выглянул во двор соседского особняка.

Это было семейство Доусонов. Мистер Доусон был членом парламента, так говорил мой отец, едва сдерживая сердитый взгляд. У них был сад за высокой стеной, и несмотря на пышно зеленевшие кусты и деревья, некоторые участки просматривались из окна классной комнаты, так что я увидал гуляющих девочек Доусон. Они для разнообразия играли в классики и процарапывали импровизированную разметку молотками для пэл-мэл[1], и все это выглядело несерьезно; вероятно, две девочки постарше пытались объяснить младшим тонкости игры. Нечеткое пятнышко косичек и розовых, развевающихся платьиц, они перекликались и смеялись, и изредка доносился взрослый голос, наверное, гувернантки, скрытой от моих глаз низким пологом деревьев.

Задачки мои без присмотра лежали на столе, а я наблюдал за игрой девочек, и вдруг, как будто почувствовав чужой взгляд, одна из них, примерно моего возраста, подняла голову, увидела в окне меня, и наши глаза встретились. Я с трудом сглотнул, потом нерешительно поднял руку и помахал. К моему удивлению, она в ответ улыбнулась. А потом позвала сестер, которые собрались в кружок, все четверо, заинтересованно вытянули шеи и, прикрывая рукой от солнца глаза, стали смотреть на окно, у которого я стоял, как экспонат в музее, разве что подвижный экспонат — машущий рукой и краснеющий от смущения — и в тот миг я ощутил мягкое, теплое сияние, которое, должно быть, и называется дружбой.

Не прошло и минуты, как из-под шатра деревьев явилась их гувернантка, глянула сердито на мое окно, причем с таким видом, что у меня не осталось сомнений, что она обо мне думает — будто я безнравственный или еще того хуже — и увела девочек прочь.