Брестская крепость - Смирнов Сергей Сергеевич - Страница 26

Много лет спустя, уже после войны, при разборке крепостных развалин были найдены под камнями эти маленькие, полуистлевшие листки. Из них впервые стали известны имена людей, взявших на себя в те страшные дни руководство обороной крепости.

В этом «Приказе э 1» от 24 июня 1941 года говорилось о том, что создавшаяся обстановка требует организации единого руководства обороной крепости для дальнейшей борьбы с противником и что собравшиеся командиры решили объединить все свои подразделения в одну сводную группу.

Опытному боевому командиру, старому коммунисту, в прошлом участнику гражданской войны и участнику боев с белофиннами, капитану Ивану Николаевичу Зубачеву было поручено возглавить эту сводную группу. Его заместителем по политической части стал комиссар Фомин, а начальником штаба группы — старший лейтенант Семененко. Приказ предписывал также всем средним командирам произвести учёт своих бойцов и разбить их на взводы.

Дописать этот приказ не удалось: бомбёжка кончилась, автоматчики снова кинулись в атаку, и командиры поспешили наверх к своим подразделениям. А затем бои приняли такой ожесточённый характер, что оказалось просто невозможно составить списки сражающихся бойцов: и состав подразделений, и расположение наших сил всё время менялись в зависимости от постоянно меняющейся обстановки и все возрастающего натиска противника.

Но хотя «Приказ э 1» во многом оказался невыполненным, он сыграл свою важную роль в обороне крепости. Организация единого командования в центре цитадели укрепила нашу оборону, сделала её более прочной и гибкой.

Все рассказанное в предыдущей главе происходило лишь в первые три дня боев за крепость. Именно такой рисовалась мне картина героической обороны из воспоминаний Матевосяна и Махнача, из рассказов очевидцев борьбы — жён и детей командиров, встреченных мною в Бресте.

Но что же было дальше? На этот вопрос не могли ответить ни Махнач, вышедший из строя уже на второй день, ни Матевосян, раненный лишь сутками позже — утром 24 июня. Чтобы узнать о последующих событиях, надо было отыскать других участников обороны, сражавшихся в крепости дольше.

И тогда я вспомнил о защитнике центральной цитадели Александре Филе, из письма которого я впервые узнал о Матевосяне. Судя по тому, что в своё время писал Филь в Музей Советской Армии, ему пришлось участвовать в боях за крепость больше недели, и все это время он находился рядом с руководителями обороны центральной цитадели — полковым комиссаром Фоминым и капитаном Зубачевым. Не было сомнения, что Филь сумеет рассказать много интересного и о событиях в крепости, и о своих боевых товарищах.

Ещё в Ереване, записывая воспоминания Матевосяна, я однажды спросил его о Филе.

— Прекрасный парень! — уверенно сказал о нём инженер. — Настоящий комсомолец! Он был секретарём комсомольской организации штаба полка. И к тому же истинный храбрец.

Словом, Матевосян характеризовал Филя как хорошего и мужественного человека, глубоко преданного Родине и партии, и вспомнил, что Филь героически сражался в крепости в первые дни обороны вплоть до момента, когда Матевосян был ранен.

После нашего возвращения в Москву из крепости я решил начать розыски Филя.

Я уже говорил, что Филь на протяжении двух с лишним лет не отвечал на запросы из музея, и последние его письма были датированы 1952 годом.

Снова перечитав эти письма, я обратил внимание на то, что они проникнуты каким-то тяжёлым настроением. Чувствовалось, что Филь — человек травмированный, переживший какую-то большую личную трагедию. В его письмах встречались такие фразы: «Я не имею права писать о героях потому, что я был в плену», «Я жалею, что не погиб там, в Брестской крепости, вместе со своими товарищами, хотя это от меня не зависело».

В одном из писем он вскользь упоминал о том, что лишь недавно отбыл наказание и получил гражданские права. Что это за наказание и в чём заключалась его вина, он не сообщал.

Почему же Филь так внезапно замолчал? Возникали две догадки. Либо он в 1952 году уехал из Якутии и сейчас живёт где-то в другом месте, либо просто прекратил эту переписку, считая, как он писал, что человек, побывавший в плену, не имеет права говорить о героях. Как бы то ни было, следовало приложить все усилия, чтобы разыскать его.

В одном из писем Филь сообщал, что он работает бухгалтером на лесоучастке Ленинского приискового управления треста «Якутзолото». Это уже была нить для поисков. Если Филь куда-нибудь уехал, то в отделе кадров треста могли знать, куда именно. Наконец, его нынешний адрес, вероятно, был известен кому-либо из его товарищей по прежней работе.

Я начал с того, что послал телеграфный запрос в Алдан управляющему трестом «Якутзолото», в системе которого работал Филь. Уже на другой день я получил ответную телеграмму от управляющего Н. Е. Заикина : он сообщал мне, что Филь живёт и работает на прежнем месте.

Теперь положение прояснилось. Можно было с большей уверенностью догадываться, почему Филь не отвечает на письма. Видимо, дело было в душевном состоянии этого человека, в той личной трагедии, которую он пережил.

Тогда я написал Филю большое письмо. В этом письме я доказывал ему, что он не имеет права молчать и обязан поделиться своими воспоминаниями о том, что он видел и пережил в дни героической обороны, хотя бы во имя памяти своих товарищей, павших там, на камнях крепости. Я писал ему, что не знаю, в чём заключается его вина, но если есть в его поступке какие-то смягчающие обстоятельства, то я, в меру своих возможностей, помогу сделать все, чтобы снять это пятно с его биографии. Наконец, я спрашивал Филя, не будет ли он возражать, если я попытаюсь организовать ему командировку из Якутии в Москву для встречи со мной.

Прошло больше месяца — письма из Якутии идут долго, — и я наконец получил ответ от Филя. Он извинялся передо мной за долгое молчание, признавал, что мои доводы его переубедили, рассказывал целый ряд подробностей обороны крепости и в заключение писал, что он был бы счастлив приехать в Москву и помочь мне в работе.