Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Смирнов Леонид Эллиевич - Страница 88

Моя постель переместилась к дверям, так что в любое время дня и ночи я мог наблюдать дворик, перегороженный веревками с сушившимся бельем. Мужчине всегда трудно свыкнуться с мыслью, что нас уже не двое, а трое. Тем более мужчине, проспавшему царствие господне. И теперь я учился быть отцом, и наука эта ох как непроста!..

Шло время. Анютка подросла и окрепла. У нее сформировался характер: она была требовательной – до неистовости и отходчивой – обид не помнила. Дочка была невероятно упрямым и неугомонным ребенком – если ей приспичило, непременно добьется своего, невзирая на все Настины уговоры и убаюкивания. Ни грудь материнская ей не нужна, ни погремушки. Хочу Луну с неба – вынь да положь… Веселиться Анька тоже умела – когда праздновала победу. И шутить научилась едва ли не с пеленок.

Настя с готовностью вручала мне дочурку, но Анька тотчас начинала брыкаться, выворачиваться из моих рук и реветь басом. Не нравился ей, хоть убей, ни мой мужской запах, ни мой грубый голос, ни колючие усы. Настя всякий раз не выдерживала и забирала ее к себе. Так что ничего хорошего из моего отцовства пока не выходило.

Я уже не помню, как вели себя в ее возрасте мои младшие сестры и братья. Наша мать обо всем на свете имела собственное мнение, и переубедить ее, по крайней мере в семейных делах, было невозможно. Она старалась как можно реже передоверять грудничков кому бы то ни было – даже старшим детям. Ну а мальчикам – особенно. «Не надо лишать их детства, – отвечала на резонные замечания отца и деда. – Еще успеют понянькаться». И вместо того чтобы укачивать или перепеленывать младшеньких, я гонял по двору мяч или играл с соседскими мальчишками в казаков-разбойников.

Но вот когда они малость подрастали, а наша мама снова ходила с большим животом, наступала моя очередь. Я играл с братишками и сестренками, кормил их кашкой-малашкой и поил простоквашей, обучал тем немногим житейским премудростям, что успел постичь сам. Так было принято в семьях и-чу – тут уж никуда не денешься. Ведь отец и дед вечно пропадали на службе.

А потом я поступил в школу и-чу, и мое место заняла сначала Сельма, потом близнецы – в многодетной семье все перемены повторяются снова и снова.

Тревожные, противоречивые вести приходили из-за северной границы, и не было больше сил сидеть в дальней стороне, бездейственно наблюдая за происходящим. То студеный борей, разогнавшийся и раскалившийся над пустыней, приносил слух, будто началась война с Московией; а после оказывалось, что это всего лишь стычка на границе. То к нам докатывалось известие, будто чудовища пожрали десять городов и подбираются к Столице…

И вдруг караван, идущий из Коканда, доставил совершенно удивительное сообщение: в Сибири новый переворот. К власти на гренадерских штыках пришел князь Виссарион Удалой и в одночасье поменял всю внутреннюю политику. Объявлена полная амнистия и-чу, Гильдия восстановлена в правах, ей возвращается конфискованное имущество, а Корпусу Охраны изрядно прижали хвост.

Поначалу я не поверил ни одному слову тощего бухарца в полосатом халате, которого привел в нашу фан-цзы Ли Хань. Болтуна мы, понятное дело, накормили-напоили, а когда верблюды ушли на восток, добросовестно перемыли ему косточки. Но затем эти поразительные новости начали подтверждаться из самых разных источников. Расходясь в деталях, сведения совпадали в главном: князь, безжалостно подавив всякое сопротивление, провозгласил себя Верховным Правителем Сибири и теперь круто рулит, разворачивая огромный государственный корабль. Мачты скрипят, паруса рвутся, киль царапает отмель, но капитан упрям, как тысяча степных ишаков.

И во мне росло убеждение: не могут все эти разнокалиберные рассказы, слухи и сплетни исходить от жандармов, стремящихся заманить в ловушку беглых и-чу. И еще в одном я был уверен: если сейчас забояться и пережидать, дальше и подавно с места не сдвинемся.

Многое из увиденного мною будущего я позабыл сразу же, слишком многое. Потом долго мозги напрягал, заговаривал себя и кое-что вспомнил. Но с самого начала я знал главное: как, когда и от чего погибнет моя любимая. И во что бы то ни стало должен был «перевести стрелку», пустив наш поезд по другой колее. Или судьбу не обманешь?..

И еще несколько важных вешек на жизненном пути я держал в голове. Первая из них касалась нашего возвращения. Мне запомнилось: сейчас Настя не согласится ехать домой и своими женскими способами сумеет обуздать мой порыв. А спустя два или три года внезапный налет джунгарцев заставит нас бежать – бежать сломя голову, бросив нажитое. Мы будем идти по берегу горной реки и попадем в руки пограничников. Дальше был пробел…

Бот она, подходящая возможность все изменить. Вдруг достаточно единожды выскочить из накатанной для тебя колеи, чтобы в клочья порвать тенета – освободиться от навязанной свыше судьбы? И я решил не сдаваться и как можно скорей увезти жену и дочку в Сибирь.

Я долго думал и наконец избрал тактику: ни о чем не просил Настю, но подробно пересказывал ей новости, пришедшие с севера. Я безропотно выполнял все поручения жены, стал меньше говорить, меньше есть, чаще уходил в пустыню. Я еще сильнее почернел и похудел и совсем сделался непохож на исконного сибиряка, которого Настя когда-то встретила на ярмарке.

Она видела, что я на последнем пределе, и после нелегких раздумий сама предложила мне ехать. Я был ей благодарен. Я даже малость оттянул наш отъезд, дождавшись, когда моя старшая девочка перестанет кормить грудью младшую. В трудной дороге у нее наверняка пропало бы молоко, да и чем взрослее ребенок, тем легче перенесет путешествие.

И вот когда все было решено, вещи собраны, долги отданы и караванбаши, получив три золотых червонца, согласился доставить нас к сибирской границе, меня вдруг осенило: а что, если именно так и задумали высшие силы? Те, что дурачили меня на горе Белой Тени. Я испугаюсь своего будущего, затею поменять судьбу и начну делать глупости…

Или все наоборот: как раз эта паническая мысль наслана на меня, чтобы сбить с панталыку?

Я окончательно запутался и потому надумал пробежаться по барханам. Хороший марш-бросок – и в голове наверняка прояснится. Надежды мои не сбылись: изнурительная пробежка выбила из меня остатки мыслей. И тогда я пошел к Ли Ханю.

Старик давно меня ждал. Я все откладывал наш прощальный разговор, а фанец не торопил – он слишком терпелив и мудр, чтобы куда-нибудь спешить.

Ли Хань сидел в своей излюбленной позе, на корточках, и пил пахучий зеленый чай из тончайшей пиалы. А может, только любовался игрой солнечных бликов на поверхности напитка.

Я поделился с фаньцем своими сомнениями, стараясь говорить медленно и рассудительно. Старик жестом предложил мне зеленого чая. Я кивнул. Десять минут мы потратили на питие этого странного напитка. Для здешней жары лучшего не придумать. Но пить его в Сибири – об этом даже подумать смешно.

– Трудные вопросы ты задал мне, И-Гор, – после долгого молчания произнес Ли Хань. Он теребил свою почти прозрачную бородку – знак того, что старик продолжает напряженно думать. – Теперь я и сам не рад, что посоветовал тебе сопровождать песчаного дракона. Неподъемен груз абсолютного знания, особенно если оно горько, как воды Лобнора. И вот уже ты пытаешься выпрыгнуть из собственных следов, тянущихся из одной жизни в другую. Это неправильно… Ты просишь совета, и я развожу руками.

Старик замолчал, снова наполнил пиалы.

– Чувство вины перед тобой не позволяет мне промолчать, – продолжал Ли Хань. – Однако не считай мои слова окончательной истиной. Пусть это будут всего лишь мысли вслух… Ты так сильно боишься обещанного тебе, что готов убедить себя: И-Гору нарочно морочили голову, чтобы сбить с верного пути. Значит, и встреча с драконом была подстроена. Но, следуя логике, надо идти до конца. Тогда и встреча со мной тоже подстроена, и ваше превращение в птиц, и гонения на и-чу, и вся твоя жизнь… Не слишком ли высокого мнения ты о своей персоне, если считаешь себя срединой мира?