Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Смирнов Леонид Эллиевич - Страница 52

Верста за верстой удалялись мы от Каменска. В голубом безоблачном небе парили беркуты, кружили сапсаны, с пронзительным карканьем проносились стаи ворон. Гудения все не было, и оставшийся позади заслон пока не атаковали. Надолго ли это затишье?

Я больше не мог выдержать ожидания и, в третий раз оставив за себя Ивана Ракова, на командирском моторе отправился вперед – догонять группу разведчиков. Я клятвенно обещал каждые четверть часа связываться с Раковым по рации.

Догнал. И вот уже не три, а четыре легковых армейских «пээра», покрытых буро-зелеными пятнами камуфляжа, набрав приличную скорость, неслись вперед по бетонке. Удивительное дело: очень долго нам не встречались ни другие моторы, ни гужевой транспорт. То ли народ, перепуганный боями в Каменске, боялся отправиться в дорогу, то ли это было случайное совпадение.

А потом мы одну за другой стали обгонять подводы, брички, тарантасы. Все они направлялись на юг. И ни одна повозка не попалась нам навстречу. Видимо, впереди кто-то перекрыл дорогу и никого не пропускает. Значит, скоро быть бою.

– Шмель! Шмель! Я – Комар! Прием! – кричу я в микрофон.

– Слышу тебя, Комар. – Голос Ракова раздается из угловатого черного ящика с белыми шкалами и трепещущими стрелками под стеклом. – У нас – полный порядок. Миновали деревню Трошки. Жителей не видать. Войск – тоже. Как у вас? Прием.

– Похоже, дорога впереди перекрыта. Где и кем – пока не знаю. Продолжаю движение. Что передает Шершень? – Это я о Полупанове.

– Все тихо. Окопался и отдыхает.

– Понял тебя. Конец связи.

В открытое окно я слышу, как шуршат шины. Верстовые столбы мелькают за окном, проносятся мимо деревья и кусты, белые и пятнистые фигурки пасущихся коз, стада коров-холмогорок на травяных косогорах. Пастораль, да и только. И по-прежнему ни гула аэропланов, ни рокота бронеходов, ни канонады.

– Слишком хорошо идем, командир, – обращается ко мне Ефим Копелев. Он – мой начальник разведки. – Так не бывает.

– Не каркай, – бурчу я под нос, но в душе я с ним согласен.

Когда рать раскололась, нелегко дался Ефиму выбор. Он душой и телом был предан Воеводе, но верность устоям оказалась сильней. А ведь порой и-чу и сами не могли объяснить, почему оказались в том или ином лагере. Кто увязался за другом, кто примкнул к вражьему отряду по ошибке и уже не смог вовремя сбежать. На то она и гражданская война…

– Вспомнил я одну историю, – пытаясь отвлечься от тревожных мыслей, заговорил Ефим. – Незадолго до твоего приезда в Каменск были мы на обычной операции. Поступили сведения о неблагонадежном маге. Зачастили к нему какие-то подозрительные типы. То ли на оборотней смахивают, то ли на вампиров. И всех он привечает, кров и пищу дает и даже магические услуги оказывает. Вот мы к нему и подались.

Мотор оставили за два квартала. Скрытно подобрались к дому. Маг был силен: почуял нас за полверсты, но удирать не стал – вышел на крыльцо, упер руки в боки и стал ждать, когда явимся.

«Я вас ненавижу! – завидев нас, начал вещать как с трибуны, а у самого-то поджилки тряслись. – Ханжи проклятые! Нет у вас никакой логики! Поменяли две буквы в слове „магический“ и открестились от своих корней, отгородились от кровных братьев своих».

Я ему: «Ты, Парфений, тон умерь. Мне свои уши жалко. Какой ты нам, к черту, брат? Ты сатанинское отродье у сердца пригрел». А он отвечает глазом не моргнув: «Страждущих приветить – не грех. Путников утомленных, сирых и убогих покормить и обогреть». И духом воспрянул: не дрожит больше, распрямился, плечи расправил, подбородок вздернул – ни дать ни взять истинный праведник, а мы, значит, лютые злодеи. – Ефим вошел во вкус, играя голосом, как заправский актер.

Мы мчались, версты глотая. – Продолжал Ефим свою историю. Слушал я его вполуха, смотрел по сторонам, головой вращая. Все спокойно, все тихо – даже чересчур.

– «В том ваша беда, – убеждал нас Парфений, – что вы, и-чу, в отличие от нас, вольных магов, все поголовно подконтрольны. И начальникам, которые карабкаются по служебной лестнице, и сановникам сибирским, которые живут по своим законам и утратили всякую связь с живым миром. Вы – служилые люди, винтики огромной машины под названием Гильдия. Ваша творческая индивидуальность подавлена еще в детстве, в этих ваших школах и-чу. А вот я, как и любой маг, – свободный художник. Я силой собственной мысли осветляю темные стороны бытия. Меня ведут только мой талант и совесть».

«Это если смотреть с твоей низенькой и кривой колоколенки… – Я терпеливо растолковывал ему. Ребята мои с трудом сдерживались, чтобы не схватить этого гордеца и не отбуксировать на уличную скамейку, чтоб не путался под ногами при обыске. – Ты – наемный работник и за хорошую плату выполнишь любое, даже преступное, задание. А мы сражаемся за идею, и нас не купить ни за какие деньги».

«Вы любое существо, которое мало-мальски от вас отличается, готовы объявить чудовищем и извести под корень, – не сдавался Парфений. – Ваша Гильдия – машина подавления всего, что не похоже на вас самих, не подходит под стандарт, утвержденный тыщу лет назад. Странно, что вы до сих пор не приговорили всех магов!»

«Ладно. – Терпение лопнуло и у меня. – Отойди-ка с дороги. Проверим твой домик: нет ли кого постороннего?» Нам действительно нужны были лишь пригретые этим олухом чудовища. А он вдруг вздыбился: «Только через мой труп!»

Старший ловец Чеботарев возьми да пошути: «За этим дело не станет». Маг побелел весь, глаза вспыхнули. Взметнул руки, и тут за его спиной полыхнуло. Печная труба вылетела из крыши, словно ракета. Из щелей дома рванулось пламя, над нашими головами понеслись доски, осколки стекла, листы шифера. Нас разбросало как игрушечных солдатиков. А самого Парфения шибануло сорванной с петель дверью – летел он аки птица, перемахнул открытую калитку и жахнулся головой о булыжную мостовую. Треснула черепушка арбузом перезрелым…

Когда мы поднялись с земли и отряхнулись, нащупал я у себя на затылке здоровенную шишку. Но хреново мне было не от этого. Обитали чудовища в доме или нет – теперь не узнаешь, а вот помер человек – обратно не воротишь. И быть может, не самый плохой человек…

Я молча похлопал Ефима по сгибу локтя. После каменской бойни разве могу я судить младшего логика, оказавшегося невольным виновником чужой гибели? И в силах ли я сопереживать несчастному, запуганному магу?

У меня давно сложилось личное отношение ко всей этой братии – магам, кудесникам, колдунам. С трудом сдерживаемая неприязнь – я бы так его назвал. Слишком легко обратить их способности во зло. Позволить магам свободно практиковать – то же самое, что дать малому ребенку играть спичками или, хуже того, гранатой с запалом. Понятно, отчего Гильдия норовит поставить каждого мага под свой негласный контроль. А они, само собой, нас ненавидят и сопротивляются изо всех сил.

Миновав богатую деревню Нестерове, я впервые чувствую «запах опасности».

– К бою, – говорю я Копелеву, и водитель зябко поводит плечами.

Впереди, на вершине холма, какое-то темное пятно. Резко тормозим. Два мотора разворачиваются и стоят, не глуша движков. Мы с Ефимом на головной машине трогаемся с места и на первой передаче едем дальше. Каждую секунду ждем выстрелов. Их нет.

Пятно увеличивается в размерах. Это два развернутых поперек бетонки фургона с брезентовым верхом. В таких фургонах возят солдат или жандармов. Рядом с ними – человек десять в защитного цвета форме и при оружии. Боевой техники не видно. Кордон поставлен грамотно – с холма простреливается большущий отрезок дороги. И что творится за фургонами, нам не видать.

Продолжаем сближение. Начальник разведки поглядывает на меня, хочет понять по лицу, что у меня на уме. Остановиться или повернуть не предлагает.

– Смерти ищешь, командир? – не выдержав, наконец спрашивает Копелев. Я отвечаю:

– Победы ищу. – И, открывая дверцу: – Сейчас побеседуем…

«Пээр» с натугой взбирается по склону, я ставлю ногу на приступку, готовясь выскочить из машины. Оружие мое наготове – и «дыродел», и меч, и револьвер. Гранаты, понятное дело, на поясе.