Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Смирнов Леонид Эллиевич - Страница 11

– Отвернулся от тебя бог, давным-давно отвернулся, – другим, презрительным тоном произнес инспектор. – А если еще и я отвернусь, вряд ли долго на этом свете протянешь. – Не шутил господин Бобров, ни капельки не шутил и даже не пугал – так оно и будет на самом деле. – Колись-колись, чубатый, пока твой же собственный чуб тебе в глотку не забили.

Щепетенко побледнел, вернее, посерел. Стал он усыхать, словно внутрь себя проваливаться. Лицо превращалось в череп, обтянутый сухой, мертвой кожей, – как у смертников из фильтрационного лагеря.

– Половой! – последний, тщетный призыв.

Девушки устали звать и сами пошли к буфету. Круглолицая буфетчица метала громы-молнии. Щепетенко только сейчас ее услышал, повернулся, двинул было на спасительный зов.

– Не спеши, любезный, задержись-ка. – Инспектор ухватил его за рукав белой косоворотки с тонким красным пояском и попытался притянуть к себе. Не вышло – Щепетенко будто прирос к каменным плитам пола.

Понял я, что жив Щепетенко только божьим недосмотром и инспектор оплошку эту в любой миг может поправить. И вдруг я почуял запах смерти: острый, совершенно отчетливый – ни с чем не перепутаешь. Решил, не дав себе труда подумать, будто запах смерти исходит именно от него, от полового. Как я ошибся…

– Хорошо, я скажу. – Густая тень легла на лицо полового, а ведь на небе – ни облачка, и косые лучи поднимающегося над дальним хребтом солнца насквозь простреливали павильон. Гримаса боли проскочила по лицу и сменилась гримасой испуга. – Но мне нужны гарантии.

– Чего-о-о? – удивленно протянул Бобров. – Я не веду протокол, и это пока не допрос.

– Гарантии моей безопасности, – проскрипел половой.

– Программа защиты свидетелей? Мы не так богаты, как Индеана. Я могу поселить тебя на явочную квартиру в Пьяной Слободе вместе с двумя жандармами. Это все, что в моей власти. Зато я вполне способен…

– Не грози! – хрипел Щепетенко, словно был на последнем издыхании. Смотреть на него было страшно. – Я согласен. Выбор-то невелик. Поехали.

– Куда?

– В Слободу.

– Не пришпоривай, чубатый. Так быстро у нас дела не делаются. Си-сте-ма… – едва ли не с гордостью протянул Бобров. – Надо вызвать охрану, переадресовать осведоми…

– Сзади!!! – успел крикнуть я.

Инспектор, качнув стол, бросился на пол. Сам же я только пригнулся – детство во мне все еще играло. Половой моего крика словно не слышал. Над головой дунуло жаром. Пуля вошла ему в затылок, вынеся лоб и щедро окропив красным и желтым тех, кто сидел за соседним столиком.

Щепетенко еще не обрушился на пол, а я уже мчался вниз по ступеням. Позади стоял женский визг и грохот роняемых стульев. Инспектор бросился следом. Серый силуэт мелькнул за стволами исполинских ракит. Исчез. Бегу со всех ног. Покрытый мхом каменный бугор, заросли кедрового стланика Частокол молодых красно-оранжевых от солнца сосен. Белая беседка с мраморным фонтаном. Кусты отцветшей акации с коричневыми стручками. Издали похожая на дуб кряжистая ольха. Женщина с коляской стоит у парапета. На ней легкое платье в горошек и соломенная шляпка. Где он?!

Я принюхался. Теперь запах был – сильный запах псины. Я ринулся сквозь кусты, обдирая колючками руки. Бобров не отставал. Треск ломаемых веток и рвущейся рубашки. Женщина в шляпке начинает поворачиваться в нашу сторону. У нее за спиной – будто ниоткуда – возникает рукастая серая фигура.

– Берегись! – кричу я, но женщина не понимает. Она цепенеет от испуга, и напугал ее я. – Сза!.. – Крик застревает у меня в горле, потому что Серый уже хватает ее, нагибает к себе.

Солнечный лучик брызжет мне в глаз, отражаясь от лезвия кинжала в руках убийцы. Я всего в трех шагах. Платье у женщины салатное. Горошек темно-зеленый. Коляска – розовая, объемистая, с открытым складчатым верхом. Младенец спит. По загорелой шее заложницы стекает струйка пота. К шее приставлено тонкое, остро наточенное лезвие. Жилка дергается на виске, глаз моргает, синий, огромный, кем-то любимый.

Бобров выхватывает из кармана наган, наводит, держа револьвер двумя руками. Профессиональная стойка.

– Не балуй! – раздается в моей голове. Инспектор вздрагивает – значит, и он тоже слышит. – У меня рука не дрогнет, а на реакцию я не жалуюсь. – Похоже, убийца склонен поговорить. То, что он – мыслехват, меня не удивляет. По крайней мере, не пугает. И-чу убивают тупых, прожорливых чудовищ, убивают и интеллектуальных, будь они хоть трижды ясновидящие.

– Отпусти женщину! – напористо говорит инспектор.

Начинается его работа, но, боюсь, ему не приходилось работать с вервольфами. Да, это вервольф – самый настоящий оборотень. А вчера как раз наступило полнолуние. Поэтому сила его максимальна, и сейчас он очень многое может.

– И что я получу взамен? Отпущение грехов? – Убийца развлекается. – Что молчите? Олухи царя небесного – старый и малый…

Бобров дергает головой, но проглатывает. Он по-прежнему держит вервольфа на мушке. Вряд ли он промахнется, если решится стрелять. Только женщине от этого не легче – оборотни умирают медленно.

– Слушайте тогда, что я скажу.

Мне было никак не рассмотреть его лицо. Оно находилось в непрерывном движении, к тому же пряталось за женским затылком – убийца не желал рисковать. И все-таки странно: у меня – наметанный глаз, приученный мгновенно улавливать и жестко фиксировать ускользающие от простых смертных детали. А тут – полный голяк. Вдруг дошло: он может менять лики и сейчас усилием воли не позволяет метаморфозе остановиться. Он боится, что мы его узнаем.

– Валяй! – небрежно бросил Бобров. От напряжения глаза инспектора начинали моргать – он пытался уследить за лицом убийцы. Так и ослепнуть недолго.

Ребенок тем временем завозился в коляске, вякнул и, немного выждав, заорал как резаный. Женщина инстинктивно повернула голову; вервольф не успел отвести кинжал в сторону, и лезвие полоснуло по коже. Заложница вскрикнула, дернула головой, едва не перерезав себе горло. Вервольф на миг отвел лезвие, и тут инспектор выстрелил.

Пуля скользнула по виску убийцы, оставив кровавый след. Контуженный, он все же не выпустил заложницу, снова ею прикрылся, опять приставив кинжал к ее горлу на уровне гортани. Отдышавшись, вервольф проговорил спокойно, будто ничего не случилось:

– Так вот… Вы отпускаете меня вместе с самкой и детенышем, списываете смерть давешней целочки на бешеных собак – сейчас их пруд пруди. Это ваша часть сделки. Оказавшись в безопасности, я немедленно отпускаю заложников и обязуюсь до следующего полнолуния покинуть Кедрин. По-моему, обоюдовыгодное предложение.

По шее женщины струилась кровь, платье на груди пропиталось красным.

– Она же кровью истечет! – воскликнул Бобров. Убийца поморщился:

– Не надо кричать. Прибегут люди – что прикажете делать со свидетелями? Жалко самку – соглашайтесь быстрее. Все проще пареной репы.

– Хорошо… – выдохнул инспектор и опустил наган. – Надо ее перевязать.

– Тогда отойдите подальше. Я возьму детеныша. Пусть самка идет к вам. Сами и перевяжете. – Он распоряжался, а мы выполняли. Он победил.