Бухенвальдский набат - Смирнов Игорь - Страница 43

Не дадим евреев!

Пока лагерное радио надрывалось, сзывая узников на аппельплац, евреев прятали под полом бараков, в свинарнике, в подвалах, на чердаках, в канализационных трубах. Спешно срывали с курток желтые звезды и нашивали красные винкели с буквой R. Эсэсовцы метались по лагерю, но более 5000 евреев исчезли, как будто их и не было…

И снова на заседании Интернационального комитета Николай Симаков ставит вопрос о немедленном вооруженном восстании. И снова подпольщики говорят: время не настало. Рано!

А комендант Пистер изобретает новый способ вернуть лагерь к повиновению. Через капо лагерной канцелярии Ганса Неймейстера он потребовал к воротам 46 активных политических, ветеранов лагеря, в основном коммунистов из лагерного самоуправления. В этом списке немцы, австрийцы, чехи, голландцы-люди в лагере известные, такие, как Эрнст Буссе, Рихард Гросскопф и даже сам капо штрайбштубы Ганс Неймейстер. Комендант, видимо, подозревал, что эти товарищи организовали сопротивление узников.

Подпольная служба безопасности знала, откуда этот список. Его составил Дуда! О, в Бухенвальде его хорошо знали! В свое время он прибыл из Саксенгаузена. Там тоже был известен как шпион и доносчик. Но достать его было трудно, слишком он был в чести у эсэсовцев. Удалось только сплавить его в одну из рабочих команд. Но он сбежал оттуда. А в эти дни снова появился в Бухенвальде и рьяно зарабатывал себе помилование.

Политический комитет выносит решение: «Кто поможет эсэсовцам разыскать 46 товарищей, – наш враг. В случае применения силы отвечайте открытым сопротивлением. Все за одного – один за всех!»

К воротам вызываются старосты, лагершутцы, пожарники и рассыпаются по лагерю с командой «Искать!»

Они «ищут»!

Но безрезультатно.

Все понимают: вызов брошен.

С этого дня ни одна команда не выходит ни на какие работы, кроме тех, которые обслуживают лагерь.

5 апреля непрерывно передается команда: 46 явиться к воротам. Команда сопровождается то угрозой: «Всех арестуем!», то обещанием: «С ними ничего не случится».

В ответ – никакого движения.

Более тысячи разъяренных эсэсовцев врываются в лагерь. Потрясая автоматами, они рыщут по баракам, грозят поголовным уничтожением. Но, разумеется, никого из 46 не находят: они спрятаны надежно.

Ничего не поделаешь! С этим эсэсовцам приходится смириться.

Но Герман Пистер идет на следующую хитрость. 6 апреля он вызывает первого старосту Ганса Эйдена и сообщает ему, что нужно срочно сформировать транспорт из 6000 крепких здоровых заключенных. Шесть тысяч крепких, здоровых – это все наше боеспособное ядро! Ганс Эйден возвращается в лагерь. Интернациональный комитет, чтобы оттянуть время, дает согласие.

…У ворот за столами расселась отборочная комиссия, но действительный отбор производили подпольщики. Вот почему бесконечно длинная очередь заключенных состоит только из слабосильных стариков, увечных и «доходяг». Члены комиссии, конечно, не могут заметить в многотысячной толпе, что многие подходят к ним по второму, третьему, четвертому разу. Их снова и снова бракуют, отсылают на блоки, а там они снова и снова встают в очередь.

Так тянется и 6 и 7 апреля, а американские войска, по слухам, все еще в 30 километрах под Веймаром, и нам надо еще и еще тянуть время. Эсэсовцы поняли все-таки, что их перехитрили, и прекратили отбор.

Но на утро 8 апреля категорический приказ по радио:

«К 12 часам всем на аппельплац с вещами. Всеобщая эвакуация!»

И снова подпольщики говорят одному, другому, десяткам, сотням: «Эвакуация или даже построение – это смерть. Фашисты решили уничтожить весь лагерь одновременно. Посмотрите, на вышках появились дополнительные пулеметы, охрана снабжена противогазами, перехвачен запрос Пистера прислать бомбардировщиков с ближайшего аэродрома, вокруг лагеря пушки, минометы, огнеметы. Никто не выходите на аппельплац. Это – смерть!

Лагерное радио хрипло ревет, повторяя и повторяя приказ, а аппельплац остается пустым.

Ни одного человека!

Комендант дает еще два часа и предупреждает: в случае неповиновения лагерь будет очищен силой.

В это время в кинобудке колдует над своей рацией Эдмунд Дамазин. Ему помогает Константин Леонов. Отряд советских военнопленных заполняет зал для охраны. В эфир устремляется сигнал:

«Армия генерала Паттона. Передает концентрационный лагерь Бухенвальд. SOS! SOS! Нас хотят уничтожить! SOS! Просим помощи!»

И надо же, в момент передачи эсэсовцы почему-то отключили ток! Как пригодился собственный генератор! Через три минуты можно было продолжать передачу. Дамазин передает на немецком и английском языках, Константин Леонов – на русском. Передали дубль. Теперь прием. Ответа нет. Тишина. Еще раз летит в эфир сигнал. Ожидание. Минута. Другая. Третья. Чу! Ответ! На английском языке!

«Концентрационный лагерь Бухенвальд! Держитесь! Спешим вам на помощь. Штаб 3-й армии».

Эдмунд Дамазин, успев перевести, теряет сознание от волнения.

А вокруг ликование: помощь близка, еще несколько часов – и мы свободны! Терпение и выдержка!

Между тем, Два часа, данные комендантом на сборы, истекают. Снова хрипят репродукторы:

– Alles zum Tor! (Все к воротам!) И снова пуст аппельплац. А блоки кипят от возбуждения. Трещат нары, скамьи, в руках заключенных появляются палки, железины. Кто-то под полом роет ямы на случай артиллерийского обстрела.

– Alles zum Tor!-надрывается радио.

Огромная площадь пуста.

Тогда через боковые ворота врываются мотоциклисты и батальон эсэсовцев с броневиками. Напряженную тишину рвут автоматные очереди. Треск мотоциклов, крики, пальба. Начинать? Нет, нет! Терпение и выдержка! Мы не успеем вооружиться, как нас перебьют!

Солдаты выталкивают заключенных на улицу, но бараки не пустеют, а на улице не прибавляется народу. Вышвырнутые лезут в окна, во вторые двери.

Какие-то люди с белыми нарукавными повязками пытаются строить заключенных. Генка Щелоков в миг сообразил, что делать. Через несколько минут он выскакивает из своей портняжной мастерской, и в руках у него такие же повязки и даже с таким же, как у тех, клеймом. Наши ребята уже с повязками толкаются в толпе согнанных, хватают их, волокут, но в другую сторону, к тем блокам, которые еще не эвакуируют.

В этом гвалте, суматохе бегали с криками Сергей Харин, Логунов, Задумов и вносили такую неразбериху и панику, что согнанные на аппельплац прорывались через кольцо охраны и разбегались в разные концы лагеря.

Четыре тысячи эсэсовцам все же удалось собрать. Но ни одного подпольщика в этой колонне не было. И потом четыре тысячи – это не двадцать тысяч, которые еще остаются в лагере. Все-таки массовая эвакуация сорвалась. А сигнал наш принят в армии генерала Паттона. Таков итог дня!

Следующий день проходит в относительном затишье, эсэсовцы не беспокоят нас. Заключенные бродят между бараков. Выходить на открытые места не стоит. Тепло. Солнечно. Сладкий аромат распускающихся почек одурманивает и отвлекает от привычного запаха гари, паленого волоса и мяса. Тихо покачивают ветвями буки, осененные нежной зеленью. Никто не работает. В лагере тихо, не суетно – все устали от напряжения. Можно выйти из укрытий спрятанным в лагере евреям и 46 подпольщикам. Они сидят за общими столами на блоках, готовые по первому сигналу скрыться в свои тайники. Но, кажется, опасения напрасны. Только за пределами лагеря идет возня: эсэсовцы роют окопы, устанавливают дополнительные пулеметы. С запада, от Веймара теплый ветер наносит отзвуки артиллерийской канонады. Наверное, поэтому танки и пушки уже не видны за колючим забором, видимо, они брошены в оборону.

Вся тревога ушла в глубь человеческих сердец, нервы натянуты до предела. Это затишье перед броском. Мы все знаем об этом, и каждый мысленно проверяет, все ли у него готово. Люди держатся кучно, – батальоны не отходят далеко от своих блоков, все на ногах, и хоть теперь можно поспать вволю, даже днем, никто, кроме больных и немощных, не ложится.