Бухенвальдский набат - Смирнов Игорь - Страница 21

До нас доходят сводки Советского информбюро. Как они просачиваются в лагерь? Ясно, что заключенные где-то держат приемник. Я не знаю, где он, кто его сделал, но уверен, что приемник есть.

Мне приходится бывать в лазарете. Каждый день я отвожу туда заболевших. Разве мне не видно, как внимательно относятся к больным немецкие и чешские ее врачи и служители лазарета? Разве я не понимаю, что они стараются использовать любую возможность, что-бы поддержать человека, дать ему освобождение от работы?

О, Бухенвальд, сложный организм! Мало его постигнуть. Главное, надо не только сохранить себя, но быть полезным другим. То, что я сделал пока, ничтожно мало. Да, собственно, и то, что делают мои товарищи, это тоже мало. Конечно, мы должны помогать друг другу, спасать, поддерживать, подкармливать, поднимать настроение… Но я думаю о другом. Думаю по ночам, когда не спится. Думаю днем, когда исполняю свои обязанности гигиенварта. Думаю вечерами, когда разговариваю с друзьями.

И однажды вечером я сказал Валентину:

– Хочу с тобой поговорить: Выйдем.

Набросив на себя ветхую шинель, я первым вышел в промозглую темноту зимней ночи. Подождал у угла, спрятав лицо в воротник. Валентин подошел тут же. Мы шли по улице лагеря споро и деловито, чтобы все проходящие мимо и нагоняющие нас думали, что мы спешим по делу.

– Ну, Валентин, – начал я, – как ты считаешь, жизнь Бухенвальда мы теперь знаем достаточно?

– Кое-что знаем, Иван Иванович…

– Знаешь ты, например, – перебил я его: мне не терпелось выложить все, о чем я думал долгие часы, знаешь ты, например, что такое крематорий Бухенвальда? Знаешь ты, что там не только сжигают трупы умерших, но уничтожают живых? Я там не был, но знаю, что в крематории есть подвал. Туда вталкивают заключенного, деревянной колотушкой оглушают, а потом подвешивают в петле или за нижнюю челюсть на железный крюк, вделанный в стену, чтобы «дошел». Тебе известно, что в правом крыле брамы страшные карцеры, где орудует Мартин Зоммер? Он пытает, калечит и уничтожает людей самыми изощренными способами. Гестапо имеет среди нас осведомителей. Даже одно неосторожное слово может привести человека под колотушку, в крематорий или в руки Мартина Зоммера. Не удивляйся, Валентин, моему многословию. Сегодня я хочу тебе все сказать.

Логунов не перебивал.

– Я хочу втянуть тебя в дело, за которое можно расстаться с жизнью в страшных мучениях.

Валентин ответил:

– Все это знаю, Иван Иванович. Я вам однажды сказал, что готов с вами пойти на любое дело. Могу это и сейчас повторить.

Я заранее был уверен, что именно так он и ответит, и продолжал развивать свои планы.

– Ты, конечно, догадываешься, Валентин, что в лагере существует подпольная организация. Благодаря ей и мы с тобой живы. Но ведь надо думать не только о спасении некоторых, а об освобождении всех.

– Я думаю об этом, Иван Иванович.

– Вот, вот, Валентин, это – моя заветная мысль. Нужно создать в лагере воинского типа подразделения, скованные железной дисциплиной. И к делу надо приступить не теряя времени. Я могу добиться, чтобы тебя перевели на 44-й блок. Там около 800 русских. Среди них много офицеров. 800 человек – это батальон. Начни подбирать командиров рот. Каждый из четырех флигелей блока – это рота. Пусть ротные подберут взводных. И так до командиров отделений. Это будет костяк батальона. Рядовых пока вербовать нельзя, можно провалить все дело. Но командиры охватят своим влиянием остальных. Они могут вести воспитательную работу, изучать людей, информировать их о положении на фронтах. Кстати, знаешь ли ты сам, что наша армия успешно продвигается к западу от Днепра? Скоро все Правобережье будет снова советским.

– Об этом знаю. Благодарю вас за доверие, Иван Иванович. Даю вам честное слово, что если я окажусь плохим конспиратором, то ваше имя и ваша роль выданы не будут.

– Верю. Спасибо. Действуй! Желаю успеха.

Мы возвращались к блоку молча, молча на крыльце пожали друг другу руки.

Прошло несколько дней, и вот на меня пытливо смотрят черные глаза Василия Азарова.

– Иван Иванович,, знаю, что вы дружны с Логуновым. Собираюсь поговорить о нем.

У меня упало сердце: Василий Дзаров живет на 44-м блоке, где развернул работу Логунов. Что у них там случилось? Неужели Валентин так неосторожен, что все стало известно?

Делаю вид, что совершенно не догадываюсь, о чем пойдет речь.

– Да, мы с Валентином вместе приехали в Бухенвальд, жили на одном блоке… Ну и подружились. Он хороший парень…

– Парень он хороший, я его давно знаю. Но меня беспокоит одно дело. У нас на блоке он создает какие-то воинские группы. Вы, конечно, Иван Иванович, об этом знаете или даже сами давали указания.

Я отвечаю уклончиво:

– На вашем блоке бываю редко… А какие же группы создает Логунов? Профашистские или бандитские?

Теперь Василий Азаров замялся:

– Да нет, не могу сказать, что бандитские. Он подбирает хороших ребят из офицеров.

Тогда я задаю прямой вопрос:

– А откуда вам, Василий, известно это?

Азаров пытливо заглянул мне в глаза, помолчал, но все-таки сказал:

– Валентин – завербовал одного офицера на нашем флигеле, а он обо всем рассказал мне. Он должен был это сделать в силу подпольной дисциплины. Он – член нашей организации.

– Послушайте, Василий, – сказал я, – разве это плохо, что Логунов подбирает хороших ребят для сопротивления фашизму?

– Но, Иван Иванович, – горячо стал убеждать меня Азаров, – ведь не может быть двух подпольных организаций. Это приведет к недоразумениям, конфликтам и кончится провалом.

– Но, Василий, можете ли вы сказать, что подполье сейчас в состоянии поднять заключенных на массовое восстание? А ведь может настать момент, когда только это будет спасением!

Азаров снова Пристально посмотрел на меня:

– Мне все ясно, Иван Иванович, хоть вы и не дали мне прямого ответа, имеете ли отношение к этим боевым группам.

Ну что ж, ясно так ясно. Тогда я могу идти в наступление.

– Послушайте, Василий, вы говорите, что знаете Логунова как настоящего советского человека и командира. Почему же вы не вовлекаете его в подпольную работу? Почему допускаете, что он по собственной инициативе начал подбирать боевые группы?

– Об этом нужно подумать.

– Конечно, Валентин-человек молодой, энергичный, храбрый. Он многое может сделать. Я вас очень прошу: не включайте его в список на транспорт, уходящий из Бухенвальда. Он человек нужный…

Василий кивнул:

– Ладно, и об этом подумаем, – и, не прибавив больше ни слова, пошел от меня в сторону. Видимо, он был недоволен нашим разговором.

А еще через несколько дней Ленька прибежал за мной:

– Иван Иванович, вас Николай Кальчин ждет у входа в барак.

И снова разговор, на сей раз решительный, открытый, без всяких намеков и недоговорок.

– Иван Иванович, вы уже четыре месяца в лагере. Мы вас знаем достаточно. И можем доверить кое-какие секреты. Вы не будете поражены, если я скажу, что в лагере есть антифашистская подпольная организация. Руководит ею Интернациональный комитет. Каждая нация имеет свой центр. У нас, русских, он состоит из пяти человек. Я – один из этой пятерки. Как и вы, мы думаем о создании военной организации, способной в нужный момент поднять массы на восстание. И не только думаем, но и кое-что делаем. Желаете принять участие в формировании боевых групп?

– Я к этому готов.

Николай хитро улыбнулся:

– О вашей готовности я кое-что знаю.

Слово «готовности» он произнес с явной иронией. Ясно: Василий Азаров уже рассказал ему о нашем разговоре.

И снова серьезно:

– Если так, то завтра после вечерней поверки подходите ко 2-му блоку. Будет разговор…

Встреча состоялась в одном из кабинетов 2-го блока. Этот барак был известен в лагере как блок патологии. В нем никто не жил. Здесь немецкие врачи производили свои страшные эксперименты. Но ночью здесь было самое безопасное место для всяких встреч и сборов.