Лента Mru - Смирнов Алексей Константинович - Страница 21

— Лодка пролезет? — деловито осведомился Зевок.

Они выпрямились и смерили взглядами кладь.

— Утрамбуется, — решил, наконец, Обмылок.

— Порвется, — погрозил пальцем Зевок. — В пещерах легко зацепиться за острое, постоянно что-нибудь рвешь.

Обмылок недовольно поморщился:

— Откуда тебе… впрочем, ясно, откуда. Ничего, свинья не съест, — рассудил он, избегая озвучивать первую половину пословицы. — Волоки все сюда! — Он снова лег на пол, сунул голову в колодец и крикнул: — Готовься принимать! Там есть, где сложить?

— Вас, что ли? — отозвалась Лайка. — Найдется, где. Давайте живее, мне холодно стоять без дела!

— Попляши, — пробурчал Обмылок. Он ухватился за слово и стал напевать: «Ты все пела? Это дело!…»

Обмылок и Зевок, действуя четко и слаженно, распустили ремни, защелкнули магазины, подтащили мешки к проему и осторожно стравили… «Мы травим, начальник, да?» — усомнился в семантике Зевок. Обмылок пыхтел, проталкивая груз.

— Наверное… — пробормотал он. — Мне всегда… смешно, да?… всегда казалось, что это слово означает что-то другое… кое-что другое, вот так правильнее…

Рюкзак неожиданно поддался и стремительно, с грозным шуршанием, полетел вниз.

— Держи! Держи! — по-бабьи заголосили мужчины.

— Поймала, — ответила Лайка после паузы. — Высылайте второй.

…Через десять минут, с величайшей осторожностью, стараясь не пораниться и не испортить костюмы, Зевок и Обмылок соскользнули к Лайке. Обмылок зачем-то отряхнул руки и запрокинул голову, всматриваясь в черный провал, который теперь находился не под ногами, а над головой.

— Трос останется, — молвил он недовольно. — Любой осел поймет, куда мы пошли.

Лайка и Зевок готовили лодку. Та раздувалась, напоминая негритянскую лягушку с матово отсвечивающей кожей. Зевок не удержался и погладил ее по гладкому боку.

— Ослам здесь не место. Мы уже будем далеко, — Лайка ловко вставила весла в уключины. — Если не напоремся на пороги. Но и тогда нам осел не страшен, нам будет все равно, — закончила она, бросив быстрый взгляд на скорую реку.

Обмылок оставил в покое трос и внимательно изучил местность. Отряд стоял на узкой полоске каменистой суши. В полушаге струились мертвые воды неведомой глубины, проверить которую было нечем. Зевок поискал глазами, думая высмотреть длинную палку, но ничего, конечно же, не нашел. Стены не баловали: ни тебе лепки, ни рисованной сцены охоты на прыткого бизона. Свисали какие-то седые, омерзительные лохмотья, словно ослепшие под землей. Фонарь Зевка нашаривал полусонную живность: были там неизменные пауки да мокрицы; с места на место, одно не лучше другого, переползали пещерные многоножки.

Внезапно Обмылок закрыл глаза. Его метнуло к скале, он прижал к ней ухо и яростно махнул рукой, приказывая молчать. Река не послушалась, а двое спутников повиновались нехотя, думая об одном — о том, что старшой только и знает, что слушает, слушает, корчит из себя специалиста, но все это без толку. Они брошены, позабыты и сгинут так же бесславно, как и появились.

— Поезд, — шепнул Обмылок. — Я слышу стук колес.

Он снова замолчал, ерзая ухом и протирая им камень.

— Нам везет, — изрек он через четыре, как показалось Зевку, минуты, но прошло всего две: время в пещерах растягивается, внутренние хронометры запаздывают. — Шум стихает там, — Обмылок еще раз махнул, на этот раз — по течению реки.

— А может быть, нам в другую сторону, — Лайка, застывшая в неуклюжей позе, с удовольствием выпрямилась.

— Тогда мы пересядем на встречный, — окоротил ее Обмылок. — Возьмем билет и поедем, как баре. Ты не согласна? Боишься железной дороги? Ничего. Стерпится — слюбится.

Он, предчувствуя удачу, пощупал рюкзак: не промокла ли взрывчатка. Она не промокла, она и не могла промокнуть, будучи металлическим шаром с водонепроницаемым пультом, который напоминал наддверный кодовый замок.

— Здесь должно быть электричество. Сезам, отворяйся, хозяева пришли.

Светофорову недолюбливали за ее манеру первой, с расторопностью отличницы, озвучивать очевидные вещи, а также вещи не очевидные, но моментально приходившие в головы окружающим и готовые сорваться с их языков.

Вера Светова, довольная, направилась к дальней, двояковыпуклой и трояковогнутой стене исполинского зала. Она рассчитывала найти выключатель: замаскированную под скальные породы трансформаторную будку, потайной распределительный щит, рубильник — что угодно.

— Стоять! — скомандовал Голлюбика. — Не лезь поперед батьки, здесь тебе не улица Сезам. Убить нас хочешь?

Вера остановилась как была, с занесенной ногой. Она не повернула головы и стояла в демонстративном кататоническом ступоре; верины спутники знали, что такое могло продолжаться часами и сутками, пока не приносились извинения. Наждак учуял яростные, негодующие феромоны.

— Старшой, — шепнул он, дотрагиваясь до локтя Голлюбики. — Не надо бы так резко…

— Вольно, расслабиться, — проворчал Ярослав. — Не надо сердиться, товарищ Светова. Лады? Это на меня подземелье действует. Я ждал еще третьего дня, думал — перегрыземся.

— Можно продолжать поиски? — холодно спросила Вера. Извинения прозвучали.

— Подожди. Сначала займемся поездом. Может быть, найдем какой-нибудь кабель, он нас выведет.

Двухнедельное путешествие по лабиринту не могло не сказаться на тонкостях внутреннего устройства странников. Биологические часы барахлили; время как будто заснуло и медленно дышало во сне, часы растягивались, фаза бодрствования смещалась. Утро и вечер поменялись местами, чему Голлюбика, раскинувшись на одном из немногих привалов, давал отвлеченные объяснения. «Общая Ночь близка, — растолковывал Голлюбика, жуя галеты и запивая фенамин подземной ключевой водой. — Солнце в опасности». При каждом удобном случае он снимал каску и направлял себе в глаза луч фонаря, боясь отвыкнуть от света и ослепнуть.

Наждаку снились устрашающие сны. В последний раз ему привиделся самый Центр, где уже орудовало странное существо: вроде бы он, Наждак, но в то же время не он, Зевок. Гибрид висел в хитроумных ремнях, позаимствованных у гимнастов из цирка; петли крепились к бандажу, который удерживал недавно открывшуюся грыжу. Наждак был законсервированным «кротом», его заслали в цирк и поручили по пробуждении выполнить какое-то важное задание. Но разошлась, как нарочно, linea alba — срединный брюшной шов, о чем его не раз предупреждали инструкторы; он, однако, боясь упасть в глазах акробатов, пропускал их советы мимо ушей. С гимнастами его свел липовый клоун-билетер, имевший какое-то непонятное отношение ко всей комедии. Чрево расползлось на трапеции, провисло колбасной гирляндой, гром аплодисментов, туш.

— Никакого аншлага! — орал он на Директора, умолявшего повременить со штопкой.

Но сейчас все держалось. В зубах горел мощный фонарик. Компьютер спал. Гибриду почудилось, будто секретный монитор помрачнел, как только трепетный зайчик запрыгал по его матовой коже. Сгустились и другие недовольные тени. Беззащитное стеклянное пузо втянулось — но это, разумеется, был просто обман зрения. И не мудрено: тьма тьмущая, отсюда и скачки теней, и розовые с зеленью пятна, которые прыгали и кривлялись вовсе не в аппаратной, а лишь в мозгу непрошеного гостя. Центр тяжести сместился, и он завис с приподнятыми к люку ногами. Кровь прилила к голове, к пятнам добавились змейки. Пытаясь устроиться поудобнее, гибрид нечаянно сжал зубы, и корпус фонарика тревожно хрустнул… Дальнейшее Наждак не досмотрел, его разбудили, призвав подтянуться и продолжить поход.

В колонном зале, где они теперь находились, работала слабая подсветка, источник которой оставался необнаруженным. Мертвящее голубоватое сияние позволяло различить тяжелые колонны, бахромчатые арки, ощетинившиеся рощи сталагмитов, естественные резервуары для сбора скудных вод, которыми скупо сочился недалекий, но растворившийся в темноте потолок. Зал пересекал предсказанный монорельс, натертый до тусклого блеска; один его конец заканчивался полосатым бревном, означавшим тупик; другой уходил за стальные ворота, которые преграждали вход в стратегический туннель. Трехвагонный, детского вида состав оседлал монорельс. Маленький поезд напоминал специальный «подкидыш» из тех, что трудятся по медвежьим углам, развозя по сельмагам вымирающих старух. Правда, локомотив своим видом напрашивался, скорее, в метро, чем в края дремучих лесов и людей. Состав был вычищен, вымыт и смазан, в него так и просился маленький детский ключик. Хотелось согнуть монорельс, замыкая его в бесконечное кольцо; завести паровоз и со счастливой улыбкой наблюдать за его игрушечным бесполезным бегом. Однако роспись, украшавшая вагоны, вынуждала задуматься и запастись благоразумием; последнее заклинало держаться от этого поезда подальше, впечатленное шестиконечными звездами, пятиугольниками, скрещенными костями, радиоактивными символами, да еще крючковатыми непонятными письменами, которые, впрочем, замыкались недвусмысленным восклицательным знаком.