Тебе этого не понять - Андерсен Лайф Эспер - Страница 4

Ну вот, так на этот раз я успел, и в результате мы отлично позавтракали втроем — сидели, хрустели поджаренной булкой и прихлебывали кофеек.

Но и это еще не все. Ты небось подумаешь, что я заливаю, сказки рассказываю — а ты бы обязательно так подумал, если б знал моего отца, — но, когда мы пришли из школы, вся наша хибара сверкала чистотой, знакомство с пылесосом состоялось. И если уж рассказывать все до конца, так он еще и картошки начистил. Правда, он забыл залить ее водой, так что цветом она стала как лыжные ботинки, но ведь все-таки начистил, представляешь? Ну, и когда я это увидел, то потихоньку вынес кастрюлю и вывалил картошку в помойку. А потом начистил новой, залил водой и немного погодя сказал ему мимоходом, что я налил немножко воды в картошку, которую он почистил, а то как бы она не потемнела. Не мог я по-другому, понимаешь, он же был рад и горд. И ведь надо было научить его на будущее, верно?

А когда мама пришла с работы, она так его нахваливала, что слушать противно — меня тошнило. А ему хоть бы хны — ничего не понимает. Сидит себе с торжественной миной. Как все равно бродячий индийский монах, каких иногда видишь на улице… ну, знаешь, сидит такой, посиживает, в одной руке цветок, в другой — сандаловая палочка курится, а наши придурки бухаются перед ним на колени. Впрочем, отцу было приятно — и ладно. Тогда чего ж, на здоровье!

И самое интересное, что он и дальше продолжал этим заниматься. По крайней мере, недели две-три. А как-то даже цветы купил, правда! Такой, знаешь, настоящий букет. И потом вечером заговорил о том, что, может, ему попробовать стряпать, хотя бы через день. Но тут уж мама стала решительно отбиваться, сказала, пусть он об этом и не думает. Со стряпней она сама запросто управится.

Я тебе скажу, мы с Куртом вздохнули с облегчением. Родитель — и вдруг готовить! С таким же успехом можно посадить мою бабушку за руль и сделать водителем автобуса. Она у нас десять лет как ослепла.

Вот. Но, конечно, долго так продолжаться не могло. Прошло две или три недели, и он начал отлынивать. Ни тебе поджаренного хлеба, ни начищенной картошки. И завтракали мы с Куртом опять одни. А значит, опять стало как всегда: ломоть хлеба с джемом — и отваливай, полный вперед.

Мы были почти уверены, что мама начнет на него дуться, — сам понимаешь, нам что, а она же эту перемену сразу на себе почувствовала. Но ты не знаешь, какая у нас мама. Она потрясающая молодчина. И вообще, просто блеск, какая мать! Нет, на вид-то в ней, может, ничего особенного, но она очень ловко все умеет делать.

Раз вечером приходит она домой и так это спокойненько кладет перед отцом какую-то книжку.

«Я тут, — говорит, — заглянула в библиотеку. И вот наткнулась на эту книжонку. Так я подумала, может, тебе интересно будет ее посмотреть, чтоб время скоротать».

Ну она сильна, моя мать! Ни в какую библиотеку она для себя, разумеется, не ходит, когда ей книжки-то читать? Но она умеет вот так сказать что-нибудь будто невзначай, и ей сразу веришь. А уж отец и подавно. Но в восторг от ее слов он не пришел.

«Не собираюсь я ничего читать», — буркнул он и даже не посмотрел, что за книжка.

«А ее и незачем по-настоящему читать, — сказала мама. — Можно просто так сидеть, картинки смотреть, глядишь — у тебя какие-нибудь интересные мысли появятся».

Я не утерпел и взглянул, что же за книгу она принесла. Оказалось, одну из этих: «Сделай сам», или «Знай и умей», или уж не помню, как она называлась. Ну, в общем, в которых популярно разъясняется, каким концом гвоздь к стенке приставляют, если хотят его забить.

Родитель принялся ее листать и сперва сидел недовольный и надутый. Он же все-таки сам мастеровой — конечно, он и так, без всякой книжки, знает массу вещей. И, наверно, поэтому он сидел и бормотал: «чепуха» или «ну еще бы, разумеется» и тому подобное. Но это только вначале, а потом перестал, впился в эту книжку и давай читать!

На следующий день, когда мы с Куртом пришли из школы, мы без всяких расспросов поняли, про что он читал. Смотрим — в прихожей пыль клубами, а родитель стоит и драит наждачной шкуркой дверь. И при этом насвистывает!

«Здорово, мальцы! — говорит он нам, а сам улыбается во весь рот. — Я тут спохватился, двери-то у нас в доме сто лет не крашены. А я ведь как-никак человек мастеровой».

И давай опять насвистывать. А вид такой веселый — совсем как в прежние дни. Нет, правда, мама у меня просто молодчина. Представляешь, приходит она с работы, видит, какую он развел грязищу, — нет чтобы разворчаться. Преспокойно берет пылесос и принимается за уборку, а родителя только похваливает, что ему такая отличная идея в голову пришла. Хвалит, а сама исподтишка улыбается.

Да, вот такое дело. В общем, симпатичный тогда у нас вечер получился».

Глава 6

Жуть, до чего у меня зад разболелся от сидения на этом чертовом заборе! И Петер, я прекрасно это видел, тоже не блаженствовал. Но кто ж мог подумать, что я буду как заведенный молоть языком несколько часов подряд, мы же просто так туда залезли.

В конце концов мы не выдержали и спрыгнули. Я чуть не мордой в землю шмякнулся, ноги подогнулись — они у меня вконец занемели и просто как ватные сделались или резиновые. Больно было ужасно, а когда я попробовал походить, и вовсе скверно стало, в них будто тысячи иголок впились. Прямо хоть реви, до того было больно. Но я не заревел. Из меня, по-моему, все слезы вытекли, пока мои предки разводились да разъезжались. Ну, и в последние месяцы перед этим.

От этого моего бесконечного трепа у меня еще и в горле пересохло; хорошо, что в кармане нашлось несколько монет, мы пошли в лавчонку на нашей улице и купили себе по бутылке колы. Немного погодя мы уже устроились каждый на своем помойном баке возле забора, как раз под тем местом, где мы отсидели себе зады. Не помню, я, кажется, уже говорил, что происходило это все у Петера во дворе и мы бы могли просто пойти к нему домой. Но, во-первых, в ихнем семействе ребят — куча, а квартирка — размером с уборную, не больше. Во-вторых, погода была хорошая. Ну, и, в-третьих, как-то так получилось, что мой рассказ уж очень подошел для этого места, между забором и помойкой. Доходчиво я объяснить не могу, но так как-то вышло. Просто масса была всякой дряни и грязи, и как будто чем-то попользовались и выбросили, вышвырнули прочь как что-то негодное, и… Нет, все равно я ничего не объясню, да ладно, это, в общем-то, неважно. Факт тот, что мы никуда не ушли, а расположились на помойных баках. Это-то уж ясно и несомненно.

Я сидел и тряс свою бутылку, выпуская пузырьки из-под большого пальца. Не так-то просто было вернуться к прерванному рассказу, да я и не знал, охота ли Петеру слушать дальше. Ему ведь, в сущности, не было до этого всего никакого дела.

А мне вообще-то очень хотелось, чтобы он дослушал историю до конца. Я уже настроился на то, что все ему выложу. Причем разохотился я в процессе рассказа. Я как будто сам начинал лучше понимать все происшедшее, когда ему рассказывал. Так было, наверно, еще и потому, что Петер абсолютно ничего заранее не знал и мне поневоле приходилось рассказывать все до самой малости. Ведь когда мы говорили об этом дома, я, мама и Курт, то мы многое пропускали, просто потому, что нам это было давно известно. И в результате получалось, что мы только без конца толчем воду в ступе.

И потом, еще одно. Даже не знаю, как бы это получше сказать, я и сам чувствую, что звучит это по-идиотски, но… Ладно, пусть меня считают чокнутым, но мне казалось, что я обязательно должен рассказать полностью всю эту историю ради своего отца. Просто взять и рассказать один-единственный раз, как все было. Несмотря на то что все кончилось именно так, а не иначе. И он стал таким, какой он теперь есть. Я не знаю, как это понятнее объяснить. Но, в общем, я сидел и ждал, чтобы Петер меня спросил: «И что же было дальше?»

Он так и спросил чуть погодя:

«И что же было дальше с той дверью? Покрасил он ее?»