Охота за ведьмами - Андерсен Лайф Эспер - Страница 8

Мне стало так жутко, я уже просто больше не мог там быть. На прощание я приложил пальцы к ее губам — они были распухшие и какие-то корявые, как будто она их зубами изгрызла. И я встал и побежал прочь.

Я тогда в последний раз гладил ее лицо.

Эсбен рассказывал тихо, осипшим голосом, а сам тем временем продолжал плести вершу. Она была уже почти готова. Он прервал свой рассказ и сидел, теребил кору ивовых прутьев. Потом провел рукой по сплетенной верше, и на душе у него, несмотря на тяжкие, печальные воспоминания, немножко потеплело. На ощупь верша была такая приятная, и он ведь собственноручно ее сделал.

Взяв у него вершу, Ханс показал, как приладить к ней детыш. Они вставили его внутрь и привязали длинными полосками свежесодранной ивовой коры таким образом, чтобы он плотно прилегал к внутренней поверхности верши. Концы прутьев в хвосте верши они собрали в пучок, скрепили их с помощью коры, и верша была готова.

— Давай сразу сплаваем на лодке, поставим ее! — Эсбену не терпелось увидеть свою работу полностью законченной и пущенной в дело.

Но Ханс не торопился:

— Это ни к чему. Вот сделаем еще две штуки, тогда и опустим их в воду, но покамест у самого берега. В новую вершу рыба не ловится. Только когда она пропахнет тиной и пропитается запахами фьорда, рыба в нее пойдет.

И они продолжали молча работать, между тем как солнце свершало свой путь по небосклону, а тени постепенно удлинялись и лиловели, и, когда наконец закат запылал костром на северо-западном краю неба, они спустились на берег и бросили в воду три новые верши.

— Однажды они подъехали к нашему дому на двух телегах, чтобы увезти все наши вещи. Им бы вполне хватило и одной, потому что брать-то было почти нечего. Мамину кровать они изрубили топором на куски и побросали обломки в телегу. Всю нашу одежду выгребли из комода, а когда наткнулись на старую мамину рубаху, начали потешаться и громко хохотать. Я спрятался неподалеку в кустах, и мне было видно, как они скакали и плясали с этой рубахой у нас во дворе.

И корову они с собой увели. Привязали ее к одной из телег. Когда они уехали, дом остался совсем пустой, они все до нитки подобрали.

По мне как-то легче стало оттого, что они уже все взяли и больше не придут. А что они корову увели, так я, пожалуй, даже обрадовался. Мне ведь нужно было по крайней мере два раза в день приходить домой, чтобы покормить ее и подоить, и я все время боялся, что они нагрянут, потому что они бы, конечно, и меня с собой забрали. Но без коровы мне стало совсем нечего есть, так что с того дня я начал по-настоящему голодать.

Глава 10

Ханс с Эсбеном сидели на пригорке в тени можжевелового куста. Восход солнца застал их далеко от хижины, в этот день они спозаранку отправились собирать целебные травы. Ханс сказал, что собирать их надо, пока не сошла роса, тогда они обладают наибольшей целительной силой. Они разыскали наперстнику, которая полезна при слабом сердце, и еще Ханс насобирал в прихваченный для этого мешок ягод красавки, которые хорошо помогают при бессоннице и действуют успокоительно, если человека мучает страх, но с которыми надо быть осторожным, потому что ими можно и насмерть отравиться.

А теперь они сидели, отдыхали и ели хлеб с копченым лососем. Это был тот самый гигантский лосось, который застрял в верше. Они закоптили его на ольховых дровах с можжевеловыми веточками в небольшой коптильне за хижиной.

У них перед глазами был великолепный вид. Строгие темные холмы обрамляли фьорд, легкая зыбь которого задорно играла веселыми солнечными зайчиками. По другую сторону фьорда глубоко вклинившийся в сушу Восточный залив терялся меж холмов, а на самом высоком из них стояла церковь, ярко освещенная солнцем. Когда-то ее поставили там как место всеобщего единения, и люди видели в ней залог мира и покоя. Теперь же она скорее связывалась в их сознании с преследованиями, судилищами и проклятиями.

Эсбен откинулся назад и растянулся на спине среди вереска. А потом повернулся на бок, лицом к Хансу, который тщательно обламывал боковые отростки с засохшей вересковой веточки. Он расщепил веточку ногтем большого пальца и принялся ковырять в зубах, отрешенно глядя куда-то вдаль.

— Больше всего денег они получили за корову. Остальное почти ничего не стоило.

Эсбен снова перевернулся на спину и подложил руки под голову. Глядя в небо, он жевал травинку и неторопливо продолжал свой рассказ. Ханс медленно перевел взгляд с фьорда на мальчика.

— Понимаешь, все, что они увезли из нашего дома, потом распродавалось с торгов. Вырученные деньги должны были пойти на то, чтобы заплатить палачу и купить дрова для костра. Ты не представляешь, как много надо дров, чтобы сжечь человека.

Когда устроили эту распродажу, собрался народ со всего нашего селения, а были и такие, что пришли из других мест. Тетка, которая донесла на маму, купила нашу корову. Хорошая ей досталась корова. Но только сели ее как следует не кормить, она очень скоро станет такая же плохая, как все другие коровы у этой тетки.

Еще надо было, чтобы этих денег хватило на последнюю кружку вина, но я не думаю, чтобы их хватило, потому что такой палач — он небось очень дорого стоит. А выпить кружку вина они ей вроде все-таки дали. За веревки, которыми ее привязывали к лестнице, она тоже должна была платить сама. Тот, кого сжигают, должен за все платить сам. А если сам не может, тогда король должен платить.

Зато, если деньги остаются, король получает весь остаток.

Последнюю рухлядь никто не хотел покупать. Там оставались куски разрубленной кровати и какая-то рвань.

Тогда они просто свалили это все в сторонке. Пока шли торги, мужики пили водку, и, когда все кончилось, они уже были здорово пьяные. Они гоготали, сквернословили, потом стали свозить дрова для костра. Место для него выбрали на той лужайке, за пасторской усадьбой.

Когда дрова были сложены, они закинули на самый верх старое тряпье и обрубки от маминой кровати. Тот дядька, что кинул в кучу последний обрубок, крикнул: «Ну, завтра она в своей кровати не зазябнет! Пожарче будет, чем с самим чертом спать!»

Потом они разошлись по домам. Я это все видел, потому что спрятался там недалеко на дереве. Когда стемнело, я слез, прокрался потихоньку к дровяной куче и стал собирать остатки маминой кровати. Взял в охапку, сколько мог поднять, оттащил на речку и бросил в воду, чтобы их течением унесло.

Ночью я спал в лесу под елкой.

Эсбен умолк. Под конец он говорил едва слышно, голос его срывался от волнения, но он не заплакал.

Рядом с ним сидел Ханс и комкал в руке мешок из-под хлеба. Суставы его пальцев побелели, а в глазах, которые казались Эсбену самыми добрыми на свете, теперь были строгость и суровость, но в то же время во всем его облике сквозило бессильное отчаяние и безнадежность, каких Эсбен в нем раньше не замечал.

— Пора нам домой, — тихо сказал Ханс. — Идти далеко, а завтра, если все обошлось благополучно, нам опять гостя ждать. Как это ни тяжко, приходится довольствоваться хотя бы тем, что помогаешь людям с больными пальцами.

Глава 11

Над фьордом еще лежал утренний туман, когда они отчалили от берега. Солнце расплывшимся кроваво-красным пятном висело над холмами на северо-востоке, предвещая жаркий день. Из прибрежных камышей с плеском и шумом поднялся хохлатый нырок. Он долго летел над самой водой, потом взвился ввысь и полетел на запад.

Собственно говоря, рыбы у них дома было достаточно и им незачем было плыть осматривать верши, но они, ничего не обсуждая, все же поплыли. Общение друг с другом в лодке словно как-то особенно их сближало, а они оба чувствовали, что это им может очень пригодиться.

Эсбен сидел на веслах. Греб он, пожалуй, немножко неуклюже, но за эти дни он успел окрепнуть и набраться сил и теперь с жадностью учился у Ханса всему, чему мог. Пока еще он работал правым веслом сильнее, чем левым, так что время от времени ему приходилось табанить, чтобы не сбиться с курса, но с каждым разом у него получалось все лучше.