Избавление - Соколов Василий Дмитриевич - Страница 45

— Степано… момент, момент!

Отпустив ее, он нетерпеливо ждал этого момента. Но, как ни в чем не бывало, Лючия собрала груши, потом взяла его за руку, и они тропою стали подниматься к велосипеду.

— Вилла, вилла, понимаешь? — играя глазами, приговаривала Лючия и показывала на ближние горы, куда поворачивало ложе реки.

Перешли реку по камням порога.

Вилла трактирщика синьора Розарио была небогатая, с глазастыми окнами, задраенными ставнями. "Видимо, летняя", — подумал Бусыгин, когда они, поднявшись на взгорок, подошли к уютному, выкрашенному в персиковый цвет особняку и Лючия, взбежав на веранду, пошарила под окном, нашла ключ и открыла дверь. Пропустила впереди себя Степана, сама же закрыла изнутри дверь, затем спустила с окон жалюзи и раскрыла ставни.

Бусыгин подивился уюту комнат, а Лючия, словно извиняясь перед русским гостем, поморщилась, сказав нечто вроде: "Ах, ах, какой беспорядок!" — и принялась наводить чистоту. Она протирала от пыли сервант, шкаф, тумбочки, столы, убегала на кухню, несла оттуда в тазу воду, плескала на пол, мыла, чистила… И все в ее руках спорилось, играло.

Неотступно Степан вышагивал за ней следом, покрякивая от удовольствия и не зная, чем бы заняться. И Лючия это поняла, вдруг обратилась:

— Степано, камин…

Он передернул плечами, не разобрав, что от него требуется, и Лючия взяла его за руку, вывела на веранду, где лежали поленья и сухая щепа. Он набрал в охапку дров и скорее по мимике Лючии узнал, куда нести, где этот камин.

Они вошли в зал, Лючия указала на глубокую выемку с решетчатой перегородкой в печи, облицованной бордовой керамикой. Степан, пристыдясь, что раньше не понял, чего от него хотят, начал укладывать поленья, разжигать лучину. Скоро занялся огонь, облизывая пламенем дрова. А тем временем Лючия уже хлопотала на кухне, готовила макароны, приправы к ним, разные соусы, жарила, парила, точно готовясь принять массу гостей. "Не хотел бы я кутерьмы", — посетовал Степан. В душе он уже не рад был, что приехал сюда, на виллу, — и ей, Лючии, не доставил бы хлопот, и ему было бы проще находиться в доме папаши Черви. Лючия с необыкновенным проворством продолжала готовить. Велев Степану покараулить, чтобы не подгорели макароны, она сбегала в погреб, устроенный во дворе, под навесом, вынесла оттуда соленые помидоры, маслины, кисти винограда и графин вина. Увидев графин в ее руке, Степан похвалил:

— Ну и Лючия!.. Прелесть Лючия!.. Мне бы такую жену, я бы не тужил и горя не видел… А что за помеха? — расхаживая по комнате, говорил он самому себе. — Кончится вот эта военная кутерьма — женюсь. Согласится ли ее отец устроить нашу помолвку? Не согласится, самочинно увезу. А вот загвоздка — привыкнет ли она? Ведь обычаев наших не знает, да и люты у нас холода. Ничего, отогрею… Свыкнется.

Между тем Лючия, словно бы играючи, расхаживала по комнатам. Ей показалось, что длинные распущенные волосы мешают, и она связала их узлом. Вот она зашла в спальную комнату, порылась в гардеробе, вынула оттуда нательное белье и махровые полотенца, затем из другого шкафа достала мужскую рубашку с запонками, клетчатые брюки и такой же клетчатый пиджак.

— Фасон, фасон. Розарио, — показывала она на мужскую одежду, и Степан догадался, что вещи принадлежат ее отцу, синьору Розарио.

Лючия дала примерить пиджак — коротковат и узок в плечах, но все же натянул на себя — вроде прилично сидит, хотя клетчатые пиджаки и брюки Степан никогда не носил, и они были для него непривычны. Пока он примерял, Лючия зашла в ванную, подложила полешек в бачок, разожгла.

— Ты… тебя… купать… Понимаешь? — вернувшись, сказала она.

— Понимаю, — кивнул Степан, покраснев до ушей. — Но где у вас баня?

— Что есть баня? А-а, баня. Вода, вода, — и она указала на ванную, где нагревался бак.

Бусыгин подумал, что на дворе пока не холодно и можно еще искупаться в речке, через которую они проходили по перекатам. И, не желая утруждать Лючию лишними хлопотами, Степан, как мог, объяснил, что пойдет мыться на речку.

— Момент, — сказала она и собрала в сумку белье, положила вафельное полотенце, кусочек мыла. Вскинув сумку на плечо и насвистывая, Степан зашагал вниз к реке.

Купался в свое удовольствие, долго, и, когда оделся, откуда ни возьмись, из кустов появилась Лючия. Она, оказывается, успела помыться у себя в ванне и сейчас торопилась к нему. На ней были широкие пижамные штаны, вязаный свитер, на голове полотенце.

Сбежала Лючия к Степану и совсем запросто коснулась его щек губами. От нее веяло свежестью, духами. Степан хотел было удержать возле себя ее, но она отпрянула, погрозила указательным пальцем:

— Момент, момент!

Они вернулись на виллу. Сели за стол друг против друга. Стол уже был сервирован, в маленьких бокальчиках на длинных ножках лучилось янтарное вино. Степану скоро надоело пить из бокальчика, и он попросил наливать ему в стакан:

— Руссо любит много–много, — погордилась она, комкая слова.

— Во-о, — загудел он, опрокинув стакан. — Сразу чувствуешь… обжигающее тепло!

Сумерки сгущались рано. Пора бы ложиться спать. И тут вдруг Степан забеспокоился: а где же ему спать, где? Не ляжет же он вместе с Лючией. Наверное, она посчитает непристойным. Во всяком случае, Степан убеждал себя, несмотря на соблазн, держаться в рамках приличия и ни в коем случае не переступать границы дозволенного, если… если не будет на то ее желания.

Ее заигрывание с ним, да и это докучливое слово "момент" откровенно сердили Степана. "Что они, все женщины, недотрожистые, что ли? Сбиты на одну колодку…"

По природе южанки темпераментны, — видимо, не была исключением и Лючия. Вот она подложила дров в камин, присела возле, начала сушить мокрые волосы, поворачивалась и так и сяк. А тем временем Бусыгин ходил из угла в угол комнаты как неприкаянный, удерживая себя от желания подойти к ней, чтобы не распалять чувства.

Лючия потрогала просохшие волосы, зашла в спальню, смазала чем–то лицо, подушилась, потом зажгла свечку в медном подсвечнике… Некоторое время в спальне длилась тишина, и — неожиданно зовущий оклик:

— Степано, давай!

— Чего тебе подать? — небрежно грубоватым голосом спросил Степан и шагнул в спальню. Лючия стояла на кровати в широченном ночном платье и казалась в нем огромной белой лилией. Волосы свисали с плеч, закрывали глаза, все лицо, и Лючия, не стыдясь, рукой откинула их назад. Вот она повернулась и раз, и другой, будто красуясь перед русским парнем.

— Бене!..* Лублю тебья! — воскликнула она.

И Степан, захлестнутый волнением счастья, не успел и подумать, как эта лилия потянулась к нему и упала в его руки…

_______________

* Б е н е — прелестно (итал.).

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Горы давали пристанище и защиту тем, кого в чем–либо подозревали и преследовали фашисты — свои и немецкие. Подобно орлам, гнездившимся в скалах, жили в горах партизаны. Сюда неизведанными тропами стекались итальянцы со своим скарбом, порой с женами и детьми, и Альдо, завидев семьи, по привычке хлопал себя по щекам и говорил:

— Куда мне вас девать? Мы же принимаем тех, кто может носить оружие. А вот они, — переводил он жалостливый взгляд на детей и женщин, — куда их девать?

— Альдо, — умолял хозяин семьи, — поймите: я, значит, должен уйти в горы. А семья? А дети? Придут фашисты и — никого ведь не оставят. Поймите…

— Понимаю, — отвечал Альдо, разводя руками. — Но осень же, в горах, сам знаешь, дуют ветры, дожди, мокро, холодно, а у нас ни теплых убежищ, ни уюта… Нет запасов хлеба.

— Переживем, Альдо, — уговаривал тот. — У нас есть в скарбе кукуруза, макароны, перед самой поездкой забили кабана… Найдется и вино… Синьора, вынь флягу, надо товарища Альдо угостить и его вот друга… — и он посмотрел с некоторой опаской на рядом стоящего огромного детину.

— Это русский товарищ, — представил Альдо.

— О пресвятая дева! О благословение России, которая бьет тиранов и спасает людей, всех нас. Да синьора, чего копаешься… Давай же вина и сала, я не могу не выпить за русского друга.