Валерий Харламов - Макарычев Максим Александрович - Страница 7

Решение Бегони вернуться в Советский Союз не стало сюрпризом для ее родных. Хотя мама будущей мировой знаменитости всё еще сомневалась, когда именно стоит возвращаться в Москву. И тут случился эпизод, который расставил всё по своим местам.

Синьору Харламову пригласили на местную радиостанцию выступить в передаче, посвященной жизни испанцев, «детей России». Европа уже полностью оправилась от ран Второй мировой войны, стал забываться или «ретушироваться» образ советского воина-освободителя. Советский Союз рисовался в самых черных тонах, особенно в Испании, где на долгие годы воцарился режим диктатора Франко.

Здесь уместно отметить, что хотя в 1947 году Испания была объявлена королевством, престол оставался незанятым при своеобразном регентстве (исполнении обязанностей в отсутствие монарха) «каудильо» (предводителя) Франсиско Франко. И хотя после политической изоляции Испании в начале 1950-х годов последовала череда ее признаний государствами мирового сообщества, внутри самой страны ничего не менялось. Диктатура Франко базировалась на четырех понятиях. Во-первых, на экономике, контролируемой преимущественно военными. Во-вторых, на автаркии — экономике, ориентированной вовнутрь, на саму себя, без развития связей с другими странами. В-третьих, на корпоративизме, который при фашистах потерял свой базовый смысл и слился с крайним государственным национализмом. В-четвертых, на идее социальной гармонизации. С середины 1950-х годов, когда Харламовы приехали в Испанию, уже началось «испанское экономическое чудо», выведшее одну из беднейших стран Европы на уровень вполне развитой европейской страны. Однако внутри самой страны усиливались репрессии. Объектом ненависти франкистского режима в числе прочих были коммунисты и социалисты, лишенные какого-либо политического голоса и «преданные анафеме» в средствах массовой информации.

Этот историко-политологический экскурс важен для понимания того, в каких условиях предстояло выступать матери Харламова. Впрочем, поначалу ничто не предвещало подвоха. Те, кто приглашал ее на радио, были предельно любезны. Ведь она — одна из первых, кто вернулся на родину после почти двадцати лет пребывания на чужбине. А там оставались еще сотни и сотни испанцев, родственники которых в том же Бильбао жадно ловили любую весточку о них. Придите в студию, синьора Харламова, расскажите, что да как. Бегоня сразу же согласилась. Тем более знала, что к приемникам в этот час прильнет и стар и млад, не только те, чьи родственники живут в Советском Союзе, но и те, кому любопытна жизнь в далекой Стране Советов.

Она расположилась в студии, отхлебнула водички, любезно предложенной обходительным ведущим. Жаль, что не услышат подруги и Борис. Но что это? Вместе со стаканом воды ей поднесли какой-то листок. «Зачитайте в эфире этот текст», — учтиво попросил ведущий. До эфира оставалось несколько минут. Едва начав читать текст, напечатанный на бумаге, Бегоня обомлела. Ей предлагалось сообщить слушателям, как плохо живется всем, в том числе и испанцам, при советской власти. Как мало в Стране Советов продуктов и какие лишения испытывала она все эти годы, только и ожидая любой возможности вернуться домой.

Темпераментная Бегоня, не дочитав текст, кинула листок на стол рядом с микрофоном и заявила: «Я этой лжи читать не буду». Несмотря на уговоры ведущего, она моментально покинула студию. Обещанная передача не состоялась. В эфире в урочный час играла музыка. Вернувшись домой, обняла детишек и сказала родным: «Мы едем домой!»

Впрочем, с решением дочери были не согласны ее родители, которые успели полюбить непоседливых внуков из снежной России. «Мы с Валерой подслушали, что нас в ночь перед отъездом дедушка хочет спрятать. Сказали маме. И переночевали у нее в спальне, хотя это и не принято, опасаясь каждого шороха. А утром уже уехали в Париж. Остановились у маминых родственников. Оттуда через месяц, пока Красный Крест оформлял документы, поездом поехали домой», — вспоминала Татьяна Харламова.

Валера был рад, что снова вернется к отцу, деду, по которым так сильно скучал. Что увидит своих друзей. Что наконец-то выйдет на родную дворовую коробку, где было забито столько голов и заброшено столько шайб… Чуть позже, уже в Москве, он скажет своим друзьям о том, что в Испании не знают, что такое хоккей, и поклоняются футболу. На одной из игр местного «Атлетика», на которой он побывал вместе с дедом, его поразили болельщики, поющие гимн в честь любимой команды, размахивающие флагами и гудящие в трещотки. Особенно впечатлили сиденья на трибунах, отдельные кресла, на которые можно было подложить подушки. Через каких-то полтора десятилетия эту атмосферу фанатичного боления он ощутит, приехав в Канаду.

Больше испанских дедушку и бабушку Валерий никогда не увидит. Дед Бенито умрет в 1968 году, а бабушка — в начале 1981 года. Первыми о смерти дедушки Бенито узнают внуки: ведь письмо придет, когда мамы не будет дома. «Мы как раз собирались на встречу выпускников в нашей школе номер 642. Вдруг приносят эту трагическую весточку. В заказном письме была статья о смерти деда из местной газеты. Похороны уже прошли, но от этого было не легче. Мы с Валеркой испугались, не зная, как сказать об этом маме», — вспоминала Татьяна Харламова.

А пока… «Папа, представляешь, у них нет льда и хоккейных коробок», — сказал Валера своему улыбающемуся отцу. На вокзале в Москве их встречал дедушка Сережа. За год он сильно поседел, осунулся. Так волновался, что выехал в день встречи из дома на целых три с лишним часа раньше прихода поезда. Перепутал даже вокзалы. Поехал на Курский вокзал, а не на Киевский. Увидев невестку и внуков, чуть не расплакался. Всю дорогу любовался детьми и заметил, что они сильно загорели под теплым и приветливым испанским солнцем.

Особых увлечений и хобби, кроме спорта, у Валеры не было. Как почти все мальчишки той поры, возвращался из школы, обедал, делал уроки и мигом во двор. Правда, уже в зрелом возрасте признался, что иногда «малевал» краской по бумаге, но художником так и не стал. «Я ведь в детстве мастак был рисовать. Особенно когда в больнице лежал и потом в санатории долечивался. Чего только не рисовал! Родители придут меня проведать, а я с ними сестре целую пачку рисунков отправляю. Мама все надеялась, что, может быть, из меня еще один Пабло Пикассо выйдет. Но вышел хоккеист», — признавался Харламов журналисту Владимиру Дворцову.

А в больнице он оказался, когда в марте 1961 года заболел ангиной. Болезнь дала сильнейшие осложнения. У него временно отнялись правые рука и нога. «Скорая» отвезла его в детскую Морозовскую больницу. В ней он пролежал несколько недель, а затем целых три месяца восстанавливался в санатории в Красной Пахре. После этого был прикреплен для постоянного наблюдения в Морозовскую больницу.

Проблемы со здоровьем оказались очень серьезными. Речь шла о том, что он может остаться инвалидом на всю жизнь. У мальчика был обнаружен порок сердца. «Здоровье у мальчика крайне ослабленное. Остерегайтесь простуд, и ни в коем случае ему нельзя заниматься спортом», — сказал врач Борису Сергеевичу при выписке.

Врачи ввели крайне жесткие ограничения. Харламова не брали в пионерский лагерь, в школе он был освобожден от занятий физкультурой, от подъема и переноски тяжестей. Врачи запретили ему любые подвижные игры и даже школьные походы. Конечно же, о том, чтобы бегать, плавать и вообще заниматься спортом, речи не шло. Эту грустную новость рассказал отец сыну, когда Харламовы приехали домой. «Тебе ни в коем случае нельзя играть в футбол, а уж тем более в хоккей. Понял, Валера?» — Борис Сергеевич впервые так жестко говорил с сыном. Валера, потупив взор, кивнул. А в глазах читалась такая грусть…

Кстати, врачи тогда сказали, что Валере с его заболеванием нельзя находиться в коммунальной квартире, где с утра до вечера шумно. Нужно жить отдельно. «Тогда мама, которая делала всё ради детей, подняла всю испанскую общественность в Москве. Чтобы у него были лекарства, лучшая больница. Испанская община обратилась в Красный Крест. И они добились того, чтобы в администрации завода маме выделили двухкомнатную квартиру в Угловом переулке», — вспоминала Татьяна Харламова.