Перекресток - Слепухин Юрий Григорьевич - Страница 93

Таня покачала головой:

— Самое зеленое выбрал, и еще бородавчатое. Ох и свинья же ты, недаром я тебя тогда поколотила…

— Подумаешь, поколотила! Просто связываться не хотелось.

— А что случилось? — заинтересовался Лихтенфельд.

— Ха-ха, он в восьмом классе схлопотал от меня по уху. Запросто, в присутствии представителя гороно, — небрежно сказала Таня. — Наверное, я уже тогда чувствовала, что он со временем выродится в пожирателя яблок.

Гнатюк, коренастый и большеголовый юноша, покосился на обидчицу и неторопливо, со смачным хрустом, выгрыз добрую половину яблока.

— Шкода, мы тогда не знали, во что выродишься ты, — сказал он, прожевав.

— А во что это я выродилась, интересно?

— А как тебя прозвали во время кросса, интересно?

Таня покраснела:

— Это Игорь Бондаренко прозвал, а он просто дурак!

— А ну, ну! — заинтересовались остальные.

— Гнатюк, только посмей… — угрожающе начала Таня.

— Говори, говори! — захлопала в ладоши Лисиченко. — Какое прозвище ей дали?

— Пожирательница сердец, — медленно, наслаждаясь эффектом, с расстановкой произнес Гнатюк и снова принялся за свое яблоко.

Раздался дружный взрыв смеха.

— Просто глупо. — Таня пожала плечиками. — Чье это сердце я там пожрала, ну скажи?

— А ты не помнишь, Танюша? — лукаво спросила Людмила. — Я могу напомнить. Физрука — раз…

— Люська!!

— Это точно, — подтвердил Гнатюк. — Физрука она соблазняла во все лопатки, уж так старалась. Крепление у нее раз испортилось, так она — нет того, чтобы самой поправить, — уселась на пенек и говорит: «Товарищ физрук, посмотрите, что у меня с креплением, пожалуйста…» — Гнатюк так похоже передразнил вдруг картавый Танин говорок и умильную интонацию, что все снова захохотали. — Вот так, Николаева. Поэтому лучше замнем, кто там чего пожирает…

— Ладно вам; посмеялись — и хватит, — сдержанно сказал Сергей. Разломив большое яблоко, он молча протянул Тане половинку и обратился к Лисиченко: — Ты что-то начала насчет пионерской работы?

— Я? Нет… а-а, это Таня меня спросила насчет отрядной работы во время каникул. Вообще, конечно, я считаю, что это получается глупо. Ребята, которые никуда не едут, на все лето выпадают из-под контроля организации…

— Есть ведь форпосты, — заметила Людмила.

— Сколько их там! Все это на бумаге. Серьезно, Дежнев, я на август ездила в один лагерь работать вожатой, так перед этим специально интересовалась, даже в горкоме была. Летом действительно никто ничего не делает, прямо безобразие! И это всегда заметно в начале года в младших классах — в третьем, четвертом. Конечно, ребята за лето страшно распускаются, потом их не так просто ввести в рабочий ритм…

— Потому что дураки этим делом занимаются! — воскликнула Таня. — Сажают на пионерскую работу каких-то… не знаю, каких-то прямо схоластов! А потом требуют от ребят пионерской дисциплины. У меня в отряде рассказывали: проводили первый сбор в этом году, пришел какой-то осел и целый час долбил доклад о международном положении. Это четвероклассникам, представляете! На сборе, посвященном началу учебного года!

— Татьяна! — одернула ее Людмила. — Ты за своим языком думаешь, наконец, следить или нет? С ума ты сошла, что ли, — то у нее «дурак», то у нее «осел»…

Таня сердито сверкнула на нее глазами:

— А что я должна — видеть перед собой лопух и называть его розой?

— Дело твое. Но если ты начнешь таким же языком говорить у себя в отряде, то…

— Я всегда говорила и буду говорить именно то, что думаю! — отрезала Таня. — Этому меня учили с того дня, как я надела пионерский галстук!

— Речь идет о твоих выражениях, — помолчав, сказала Людмила. — Только. Понимаешь?

— Хорошо, понимаю… Это и в прошлом году было то же самое — мне девчонки из пятого «А» рассказывали! Как только отрядный сбор, так и начинается проработка решений Десятого пленума ЦК ВЛКСМ или еще чего-нибудь такого же. Ну, все это нужно, я понимаю, но ведь нельзя же только на этом строить всю пионерскую работу! А потом удивляются, почему это ребятам скучно на сборах…

— Воображаю, у тебя им будет весело, — ехидно заметил Гнатюк.

— У меня им будет очень весело, можешь быть уверен! Что ты вообще в этом понимаешь, ты, чревоугодник!

— Хорошо сказано, — подмигнул Сашка Лихтенфельд. — Выражаясь языком великого ибн Хоттаба, ты могла бы еще добавить: «Сын греха, гнусный бурдюк, набитый злословием и яблоками, да покарает аллах твое нечестивое потомство»…

— Если оно вообще у него будет, — засмеялась Таня. — Ну скажите, девчонки, кому нужен муж-чревоугодник?

— Жене-чревоугоднице, — подсказал Володя.

— Вот разве что!

— …но у поэта сказано, — продолжал он, подняв палец, — «души, созданные друг для друга, соединяются — увы! — так редко». А это значит, пан Гнатюк, что твое дело труба! Ничего, мы с тобой организуем потрясающую холостяцкую коммуну, я ведь тоже не собираюсь…

— Володя! Чьи это стихи ты прочитал? — спросила Таня.

— Не знаю, кого-то из старых.

— А как они начинаются? «По озеру вечерний ветер бродит, целуя осчастливленную воду» — так?

— Правильно. А ты откуда знаешь?

— А я тоже их читала, только не знаю чьи, — они были переписаны от руки, в тетрадке. Красивые, правда?

— Только и думаешь о поцелуях, пожирательница, — лениво сказал Гнатюк, встав и потягиваясь. — Ну что ж, айда еще искупаемся? Уже, верно, часа три, как раз будет время обсохнуть…

В небе снова проревело звено истребителей. Сделав широкий круг, они сразу забрали круто вверх и ушли из виду, словно растворившись в синеве. Все проводили их взглядом.

— Маневренные «ишачки», — одобрительно сказал Глушко. — А вот со скоростью у них неважно…

— Вам об этом уже докладывали, товарищ генеральный конструктор? — почтительно осведомилась Людмила.

— Чего докладывали… Это любой летчик знает: машина старая, не засекреченная. Мы еще в Испании на И-16 дрались.

— Сколько он выжимает? — спросил Сергей.

— Что-то около четырехсот пятидесяти. Читал в «Комсомолке»? Американская фирма «Локхид» выпустила новый перехватчик, максимальная — восемьсот. Класс, а?